— Завтра я уезжаю в Париж; хочешь поехать со мной?
— И в Париж и куда угодно; куда вы хотите, — ответила Гретхен. В ней, казалось, угасла воля. — Разве я не буду несчастной повсюду?
Тибурций бросил ей светлый и глубокий взгляд.
— Приходите завтра утром, я буду готова; я отдала вам сердце и жизнь. Располагайте вашей служанкой.
Она пошла с Тибурцием в «Брабантский герб», чтобы помочь ему приготовиться к отъезду; уложила его книги, белье и гравюры, потом вернулась в свою маленькую комнату на улице Кипдорп. Она не разделась, а как была, так и бросилась на кровать.
Неодолимая грусть овладела ее душой; все кругом казалось тоже охваченным печалью; букеты увяли в вазочках синего стекла, лампа трепетала, бросая бледные, прерывистые лучи; Христос слоновой кости склонял свою скорбную голову на грудь, и освященный самшит казался кипарисной веткой, смоченной святой водой.
Маленькая Мадонна ее комнатки как?то странно смотрела своими эмалевыми глазами, а ветер так нажимал коленом на стекла окон, что свинцовый переплет стонал и трещал.
Самые тяжеловесные предметы, самые незначительные вещички, казалось, выражали сочувствие и понимание; они горестно потрескивали, издавая душераздирающие звуки. Кресло протягивало свои опустевшие объятия; плющ с трельяжа безо всякого Стеснения просунул зеленую ручку через разбитое стекло; котелок жаловался и плакал среди золы очага; занавеси постели свисали еще более вяло и уныло, чем обычно; вся комната, казалось, понимала, что она теряет свою юную хозяйку.
Г ретхен позвала заплаканную старую служанку, передала ей ключи и доверенность на получение своей маленькой ренты, потом открыла дверцу клетки и вернула свободу двум маленьким горлицам цвета кофе с молоком.
На следующий день она вместе с Тибурцием уехала в Париж.
ГЛАВА VI
Квартира Тибурция очень удивила молодую жительницу Антверпена, привыкшую к фламандской суровости и педантизму. Эта смесь роскоши и небрежности ставила ее в тупик. Так, светло — красная бархатная скатерть была брошена на плохонький, хромой стол; у великолепных канделябров самого изысканного вкуса, подходящих бы даже для будуара королевской любовницы, были розетки самого обыкновенного стекла, к тому же растрескавшиеся от пламени сгоревшей до основания свечи. Очень дорогая пузатая китайская ваза чудесного фарфора была пробита посредине ударом ноги и проволочные швы скрепляли на ней звездообразные трещины; редкие гравюры, притом самые первые оттиски, были приколоты к стене булавками; современный греческий колпак украшал античную Венеру, и тысячи разнообразных предметов — турецкие трубки, наргиле, кинжалы, ятаганы, китайские и индийские туфли — загромождали стулья и этажерки.
Заботливая Г ретхен не успокоилась, пока все это не было вымыто, повешено, снабжено подписями; как бог создал мир из хаоса, так же и Г ретхен создала из этого нагромождения очаровательный уголок. Тибурций, привыкший к своему беспорядку и отлично знавший, где что искать, сначала растерялся, но затем привык. Вещи, которые он бросал как попало, чудесным образом опять оказывались на месте. В первый раз в жизни Тибурций понял, что такое удобства. Как все люди с большим воображением, он пренебрегал мелочами. Дверь его комнаты была позолочена и покрыта арабесками, но у нее не было валика; как настоящий дикарь он любил роскошь, но не удобства. Он вполне мог бы, как восточные люди, носить одежды из золотой парчи, подбитые простой мешковиной.
Хотя, казалось, Тибурций вошел во вкус новой жизни, более упорядоченной и, разумной, все же он был часто печален и озабочен. Он проводил целые дни на диване, обложенный с двух сторон подушками, не произнося, ни слова, закрыв глаза и опустив руки. Г ретхен не смела ни о чем расспрашивать, так как боялась его ответа. Сцена в соборе запечатлелась в ее сознании скорбным, неизгладимым воспоминанием.
Тибурций все время думал о Магдалине из Антверпена — издали она казалась еще более прекрасной, она стояла перед ним, как сверкающее видение. Некое идеальное солнце осыпало ее волосы золотыми лучами, платье наделено было изумрудной прозрачностью, плечи блистали паросским мрамором.
Ее слезы высохли, юность расцвела пушком ее румяных щек; она, казалось, совсем утешилась после смерти Христа и, как?то небрежно поддерживая его синеватую Ногу, поворачивала голову к своему земному возлюбленному. Строгие контуры святости смягчались, растекаясь волнистыми линиями; из?под облика кающейся вновь проступила грешница; ее шарф развевался свободней, юбка вздымалась более соблазнительными, суетно — мирскими складками, руки любовно раскрывались, точно готовясь захватить сладострастную добычу. Великая святая превращалась в куртизанку, искусительницу. Если бы Тибурций жил в более суеверную эпоху, он увидел бы во всем этом какие?нибудь темные происки того, кто бродит по свету, auaerens quern devore[42]; он подумал бы, что когти дьявола впились ему в плечо, что он по — настоящему и полностью околдован.
Как могло быть, чтобы Тибурций, любимый молодой девушкой, очаровательной, простодушной, с чутким сердцем, красивой, невинной, обладающей теми подлинными дарами, которые получаешь от бога и не приобретешь ни за какие деньги, упрямо преследовал безумную химеру, неосуществимую мечту, и как его мысль, вообще такая четкая и действенная, могла дойти до такого глубокого заблуждения? Это бывает очень часто. Разве каждый из нас в своем кругу не был тайно любим каким?нибудь скромным сердцем, стремясь в то же время к иной, более возвышенной любви? Разве нам не случалось растоптать нежно пахнущую бледную фиалку, когда мы шли, устремив взор на блестящую и холодную звезду, бросающую нам насмешливый взгляд из глубины вечности? Разве бездна не притягивает и невозможное не имеет своего обаяния?
Однажды Т ибурций вошел в комнату Г ретхен с пакетом в руках — он вынул оттуда юбку и корсаж зеленого шелка по старинной моде, старомодную кофточку и нитку крупного жемчуга. Он попросил Г ретхен одеться в этот наряд, который чудесно пойдет к ней, и всегда носить его дома; в качестве объяснения он добавил, что очень любит костюмы XVI века и, уступив этой его фантазии, она доставит ему огромное удовольствие. Вы, конечно, понимаете, что молодую девушку не приходится долго упрашивать, чтобы она померила новое платье: Гретхен быстро переоделась, и, когда вошла в гостиную, Тибурций не мог не вскрикнуть от удивления и восторга.
Он только счел нужным изменить кое?что в ее прическе, и, освободив волосы от зубцов гребенки, он расположил их пышными локонами по плечам Гретхен так же, как у Магдалины на картине «Снятие с креста». Затем он придал иное расположение складкам на юбке, распустил шнуровку корсажа, снял слишком топорщившуюся и чересчур накрахмаленную ко сынку и, отступив на несколько шагов, стал созерцать свое творение.
Вы, конечно, видели на каком?нибудь особом спектакле так называемые живые картины. Выбирают самых красивых актрис театра, одевают и ставят так, чтобы воспроизвести известную картину. 1 ибурций создал шедевр этого жанра — можно было подумать, что перед нами кусок полотна Рубенса.
Гретхен сделала движение.
— Не шевелись, ты изменишь позу; так замечательно хорошо! — умоляюще воскликнул Тибурций.
Бедная девушка повиновалась и стояла несколько минут неподвижно. Когда она повернулась, он заметил, что ее лицо залито слезами.
Тибурций понял, что она все знает.
Г ретхен молчала, слезы текли по ее щекам без удержу, без усилий, жемчужины скатывались из переполненной чаши ее глаз, чудесных голубых цветков, прозрачных как небо: печаль не могла исказить гармонии ее лица, и эти слезы были прекрасней иных улыбок.
Г ретхен вытерла их тыльной стороной руки и, облокотившись на ручки кресла, сказала каким?то размягченным голосом, полным глубокого волнения:
