нитке.
— Конечно! — воскликнула я, вообразив, что ребенок видел мало красивых вещей в своем детстве.
Я потянула за бант, нитка оборвалась, и я отдала его девочке. Ее белое личико осветилось радостью, и она присела передо мной — небрежная копия глубокого реверанса ее мамы, — а потом метнулась к группе своих друзей, стоявших возле забора.
— Наблюдайте за этим полем, — велел мне Ральф. — А я буду занят с торговцем сеном из Чичестера. Справитесь сами, как вы думаете?
— Думаю, да. — И я оглянулась вокруг. Мужчины сосредоточенно точили серпы, а женщины нетерпеливо закатывали рукава. — Не похоже, что они будут лениться.
— Они едва могли дождаться этого дня, — с удовлетворением сказал Ральф. — Ваша задача заключается в том, чтобы просто присматривать за ними на случай каких-нибудь проблем. Если появятся сложности, обращайтесь ко мне. Я буду на лугу за Экром.
Я кивнула и поехала в середину поля.
Люди знали, что им делать, много лучше, чем я, и моя роль свелась к чисто официальной. Они сами построились в линию, и ближайший ко мне жнец, взглянув на меня, сказал:
— Пожелайте нам доброго урожая, мисс Джулия, и вложите немного вайдекрской магии в нашу пшеницу.
Я послала ему сокрушенную усмешку. Я могла не любить мою роль весеннего божества, королевы мая или местной богини плодородия, но мне было не избежать ее.
— Доброго урожая! — воскликнула я достаточно громко, чтобы каждый в поле услышал это.
И как будто эти слова были сигналом, жнецы подняли серпы, вступили в пшеницу, доходившую им до пояса, и вонзили острые лезвия в зрелую плоть, которая с протяжным звуком «свиш, свиш, свиш» упала перед ними, как строй игрушечных солдатиков на неровном столе. Море бледных желтых колосьев оставалось позади ровной линии жнецов, пока они не достигли дальнего конца поля и, выпрямившись, не оттерли лезвия серпов от зеленой крови Вайдекра.
Они немножко помедлили, прежде чем повернуть назад, для того чтобы перекинуться незамысловатыми шутками насчет тяжести серпа и забытого ими усердия. Они работали слаженно и, я уверена, быстрее, чем в те дни, когда горы желтого зерна означали прибыли для Лейси, но то же нищенское существование для Экра. Теперь же они знали, что получат долю этого богатства, и срезали колосья под корень у самой земли. Женщины и мужчины, не занятые жатвой, шли позади, собирая колосья и связывая их в снопы. Это была новая работа для многих из них. Жители Экра не прикасались к зерну с тех пор, как пятнадцать лет назад сожгли амбары, и только немногие из них имели опыт работы поденщиками на соседних фермах. Многие из снопов были чересчур большими, или кривыми, или завязаны слишком свободно. Я подумала, что никто не обидится, если я попрошу перевязать их. И действительно, Салли Майлз лишь виновато усмехнулась мне, когда я указала на ее снопы, покосившиеся, как старая крыша.
Завтрак превратился почти в пирушку, когда жнецы привольно разлеглись на свежем жнивье, а женщины достали еду влажными от колосков руками. Маленькие дети столпились вокруг меня, и я была благодарна миссис Гау за маленький пакетик засахаренного миндаля, который обнаружила на дне корзинки.
Закончив есть, мужчины задремали или лежали, глядя в небо, а женщины собрались маленькими группками, кто восхищаясь младенцем, взятым в поле, а кто плетя косы и делая маленькие корзиночки из колосьев.
Старая миссис Майлз была в центре одной из групп, показывая молодым женщинам, как делать соломенных кукол.
— Я бы хотела, чтобы вы научили внучку вязать снопы, — предложила я и была вознаграждена взрывом женского смеха и смущенной усмешкой самой Салли.
Когда с этим полем было покончено, мы все двинулись к лугу у Трех Ворот, который Беатрис в свое время превратила в пшеничное поле и который опять заколосился золотом.
Так проходил сбор урожая в Вайдекре.
Каждый день я рано поднималась с постели. Каждый день я поздно возвращалась домой. Каждый день мы жали поле за полем, пока я не начала даже во сне видеть золотисто-зеленые поля. Когда я закрывала глаза, именно эти цвета вставали под моими закрытыми веками. Казалось, я забыла цвет темноты. Каждый день я вскакивала с постели в серых предрассветных сумерках, сама одевалась и отправлялась в поле, а там уже меня ждали люди, готовые начать работать.
Итак, мы собрали добрый урожай, обильный и сжатый быстрее, чем я могла себе представить. Мы оказались на последнем поле у подножия холмов, на самом последнем поле Вайдекра. Я могла гордиться этим урожаем, который восхитил бы саму Беатрис.
ГЛАВА 26
Последнее поле мы сжали в спешке. Нависшие тучи предвещали одну из тех бурь, которые иногда случаются в середине августа в разгар засухи, но несут с собой не дождь, а лишь полыхающие в небе зарницы и страшные раскаты грома.
Даже если бы пшеница на этом поле пропала, мы все равно собрали урожай, которому могло бы позавидовать все графство. Наши поля набирались силы в течение долгих пятнадцати лет, а лучших работников было не найти во всей Англии.
— У вас есть все основания гордиться собой, — обратился дядя Джон к нам с Ральфом утром последнего дня работы. — Никто не собрал урожая быстрее, чем мы, даже при квалифицированных жнецах. О Вайдекре снова станут говорить как о месте, где правит бал нечистая сила.
Ральф кивнул, не в силах скрыть удовлетворение.
— Это доказывает, что наши замыслы нашли свое воплощение, — продолжал дядя Джон. — Вот самое главное, что произошло этим летом. Особенно в свете свежих новостей, поступивших из Франции.
— Плохие новости? — поинтересовался Ральф, вопросительно поднимая бровь.
— Короля собираются предать суду, — коротко ответил дядя Джон. — Я полагаю, что его признают виновным и казнят. Это будет черный день для всех, кто любит свободу, и он станет концом великого французского эксперимента.
— Нет, это не будет конец, — уверенно сказал Ральф, любовно поглаживая острие серпа. — От неудачных правителей нужно избавляться, по доброй воле они никогда не уйдут со сцены истории. Впрочем, сейчас уже целые армии готовы выступить против Франции. Это как здесь у нас: вы можете ввести небольшие новшества и никто не станет вам мешать, но стоит вам решиться на более серьезные изменения, как остальные лендлорды объединятся и принудят вас отступить.
— И вам хочется взять в руки вот это? — И дядя Джон указал на серп. — Нет, мистер Мэгсон. Вы не правы, вы заходите слишком далеко. То, что не может быть сделано по взаимной договоренности, не должно быть сделано вообще. Нельзя силой навязывать людям свои решения.
Ральф медленно улыбнулся своей печальной улыбкой:
— Вы хотите жать прежде, чем посеяли. Я думаю, что французы пока только вспахали почву. Да и здесь, в Вайдекре, мы еще не добились ничего решающего, и боюсь, что не добьемся ни при вашей, ни при моей жизни. Возможно, даже мисс Джулия не увидит больших перемен. Но сейчас люди поняли главное: они могут работать сами и им не нужны хозяева. И когда-нибудь, быть может через много лет, у нас в стране поймут, что нет ничего более важного, чем равенство и процветание бедняков.
— Нет-нет, не хочу и слушать, — возмутился дядя Джон. — Я радикал, а не революционер.
— Конечно, вы только тот, кем можете быть. Лорды не в состоянии быть искренними революционерами. Но вы и без того самый честный из тех богатых людей, кого я только знаю. Честный, конечно, настолько, насколько это устраивает вас… — И тут он с улыбкой оборвал себя. — А я — самый худший на свете бейлиф.
