Я кивнула. В эту минуту грусть и гнев оставили меня, и я, не отрывая глаз, смотрела на огромный прекрасный сад крепких приземистых деревьев.
— Тед рассказывал, что они понятия не имели, как сажать фруктовые деревья. — Голос Уилла звучал тепло. — Ваша матушка хотела восстановить поместье после пожара и разорения, это был ее первый шаг на этом пути. Она сама разметила ряды и подсчитала деревья.
Внимательно рассматривая сад, я догадалась, что они начали сажать деревья слева направо. Я видела это по тому, что первые ряды были несколько кривоваты, будто мама с Тедом только учились сажать деревья прямо. Я с теплотой думала об этой молодой женщине, которая была тогда чуть старше, чем я сейчас.
— Тед рассказывал, что она сама измерила все раз двадцать, — продолжал Уилл. — И когда они наконец все посадили и стали собираться домой, оказалось, что одно деревце осталось в телеге незамеченным. Они смеялись чуть ли не до слез, и она сказала, что посадит его в деревне, чтобы все дети могли есть яблоки. Она так и сделала, — помолчав, добавил он. — Сейчас оно уже старое, но яблоки на нем замечательные.
Я почувствовала прилив нежности к маме, которую я даже не знала. Но мне были так понятны ее чувства в этот день. И ее желание сделать нашу землю живой и плодородной было близко моему сердцу.
— Благодарю вас, — сердечно произнесла я.
И я действительно была благодарна Уиллу, что он нашел время приехать со мной сюда, чтобы показать этот сад, и рассказал мне эту историю. О молодой девушке, выполняющей обязанности сквайра. О том, как она любила землю и ухаживала за ней.
Уилл махнул рукой: дескать, пустяки, — и мы отправились в обратный путь.
— Она хотела, чтобы род Лейси прекратился, — мягко заговорил он. — Однажды она так и сказала. Когда ее муж, сквайр Ричард, стал нанимать поденщиков и платить им сущие гроши, она заявила, что не хочет, чтобы на этой земле правили сквайры.
Я сжалась при этих словах, как от удара, и все обиды вновь вернулись ко мне.
— И тогда она пошла к реке, чтобы утопить меня, — горько сказала я. — Но ей не хватило храбрости, и она отдала меня цыганам. И я страдала все эти годы среди чужих людей. А теперь я понятия не имею, что такое земля, да и людям здесь я не нужна.
В наступившем молчании слышался только тихий шепот реки и шелест деревьев.
— Мы все должны измениться, — снова заговорил Уилл. — Нам нужно привыкнуть к мысли, что в Холле живет хозяин. А вам нужно учиться жить как знатная леди. Это будет наилучший выход. Вы здесь, и линия сквайров не прекратилась, но вы — сквайр, который знает, каково быть бедным. Вы видели обе стороны жизни. Вас не воспитывали как богатую владелицу поместья, вас не учили отворачиваться от нищих. Ваше сердце не очерствело, как это случается с богатыми.
Он говорил, стараясь не отрывать глаз от тропинки, чтобы не смотреть на мою одежду с чужого плеча, которая была к тому же дешевле, чем его собственная. Или на мой ботинок, на носке которого была дырка.
— Вам известна жизнь бедняков, — продолжал он. — И вы не станете причинять им горе, даже если захотите.
Я думала как раз об этом. Я знала, что это не так. Ничто в моей жизни не научило меня доброте и милосердию. Никто не учил меня думать о других. Я могла поделиться чем-то только с одним человеком. Для меня существовала только Данди. Уилл ошибался, думая, что жестокость и черствость мира могли сделать меня мягкой и добросердечной.
Дальше мы опять ехали молча. Скоро послышалось методичное «хлоп-хлоп» мельничного колеса по воде и его поскрипывание. Мы свернули за поворот и увидели небольшое аккуратное здание все из того же желтого камня.
— Это наша новая мельница, — с удовлетворением проговорил Уилл. — Мельник Грин мелет зерно для нашей корпорации бесплатно, но со всех других он берет за это деньги.
— Кому она принадлежит? — отрывисто спросила я.
— Вам, наверное, — удивленно ответил Уилл. — Она была построена Лейси, и семья Грин арендует ее. Но они не платят ренты с тех пор, как образовалась корпорация.
Я с ненавистью смотрела на опрятный домик и на цветы на подоконниках, на хорошенькие занавески в окнах и на белых воркующих голубей на крыше. Я подумала о том времени, когда мы с Данди ходили голодные. О том времени, когда мы все время мерзли и отец бил меня. О том, как Данди садилась на колени к старым джентльменам за пенни, а я за полпенни дрессировала лошадей. И все это время, все это время люди жили здесь в комфорте и довольстве, подле этой тихой реки.
Уилл тронул лошадь, и мы медленно двинулись мимо небольшого поля клубники, которое я видела раньше. Маленькая тропинка вывела нас на подъездную аллею недалеко от усадьбы.
— Вы никогда не были бедным? — враждебно спросила я Уилла. — Вы всегда работали, где вы там сказали, в Гудвуде, что ли, и получали за это деньги? Вы ведь никогда не нуждались?
Лошади шли плечо к плечу. На верхушках деревьев пели птицы, но я не слышала их. Точно так же умолк поющий звук в моих ушах.
— Вы не стали бы питать таких надежд, если бы вы когда-нибудь были бедны, безнадежно бедны. Тогда бы вы поняли, что единственный урок, который можно извлечь из бедности, — это брать как можно больше, брать все, что вы можете. Из страха, что позже вам ничего не достанется. И ни с кем никогда не делиться, поскольку никто не станет делиться с вами.
Уилл напряженно смотрел прямо перед собой, боясь повернуть голову и встретиться со мной глазами.
— Всю свою жизнь я делилась только с одним человеком. — Мой голос был зловеще тих. — Я могла дать что-либо только ей. Но теперь ее нет. И я никогда никому ничего не отдам.
Минуту я помолчала, размышляя.
— Поскольку, кроме нее, никто никогда мне ничего не давал. Каждый проклятый пенни, который я видела в своей жизни, я зарабатывала тяжким трудом. Каждую корку хлеба, которую я съела, я тоже заработала. Боюсь, что я не такой сквайр, о котором вы, Уилл Тайк, мечтали. Мне кажется, что я не способна на милосердие. Я слишком долго была бедна, и я это ненавижу. Я не люблю грязных и больных бедняков. И если сейчас я богата, я хочу такой и остаться. Я никогда не захочу снова быть бедной.
ГЛАВА 20
Мистер Фортескью ожидал нас возле конюшен. Он пригласил Уилла остаться с нами и пообедать, но тот отказался, сославшись на дела. Подождав, пока я соскользну с седла, он подошел к нам попрощаться.
— Если позволите, я вечером еще раз зайду к вам, — сказал он. — Когда закончу свои дела.
Затем он послал мне дружескую улыбку, в которой, казалось, было что-то прощающее. И уехал.
— Вы не возражаете, если я пойду умоюсь перед обедом? — сказала я, приложив руку к щеке и ощутив на ней пыль.
— Бекки Майлз приготовила вам платье в вашей комнате, — как бы между прочим сказал мистер Фортескью. — Оно принадлежало вашей матушке, но Бекки полагает, что оно придется вам впору. Если вы не откажетесь надеть его.
Я почувствовала, что он старается устранить некоторую эксцентричность моего мальчишеского наряда, оглядела себя и рассмеялась.
— Разумеется, мистер Фортескью, — сказала я. — Я понимаю, что мне не следует всю жизнь одеваться конюхом, и как раз собиралась поговорить с вами об этом. Также я хотела бы поговорить с вами о некоторых других вещах.
Лицо мистера Фортескью просветлело.
