заливали огонь в очагах и пытались заткнуть мешками дымоходы…
Нянюшка Ягг жила одна, потому что всегда уверждала: пожилые люди должны уважать себя и ни от кого не зависеть. Кроме того, прямо за стенкой спал Джейсон, и его самого или его жену, как там ее, легко можно было разбудить, если хорошенько постучать по балке башмаком, а с другой стороны жил Шон, которого нянюшка заставила натянуть веревку и повесить на нее жестяные банки, при помощи которых его легко можно было вызвать, в случае если мамочке вдруг потребуется помощь сына. Бим-блям-динь…
Ванной комнаты у нянюшки Ягг не было, зато была жестяная ванна, обычно висевшая на гвоздике на задней стенке уборной. В данный момент нянюшка тащила эту самую посудину в дом. Она проволокла ее через весь сад, задев по пути несколько деревьев, углов и садовых гномиков.
Три большие черные кастрюли стояли на печи. Рядом лежали с полдюжины полотенец, губка, пемза, кусок мыла, второй кусок мыла — вдруг потеряется первый — ковш для выуживания пауков, раскисший от воды резиновый утенок с выпавшей пищалкой, долото для срубания мозолей, большая жесткая щетка, малая жесткая щетка, жесткая щетка на длинной ручке для мытья труднодоступных мест, банджо, какая-то штуковина с трубами и кранами, назначения которой никто не знал, и бутылка «Клатчских Ночей» — эссенции для ванн, от одной капли которой трескалась краска.
Блям-бом-бух…
Каждый житель Ланкра обязан был досконально изучить ритуал омовения нянюшки Ягг — в порядке самообороны.
— Но ведь сейчас еще не апрель! — удивлялись живущие по соседству люди и задергивали шторы.
В доме, что располагался по улице чуть выше хижины нянюшки Ягг, госпожа Тощага схватила мужа за руку.
— Коза осталась на улице!
— Ты с ума сошла! Нет, я туда ни ногой. Ни за что на свете!
— Ты помнишь, что случилось в прошлый раз?! Мы ее едва с крыши стащили, да и то она потом три дня лежала парализованная!
Господин Тощага высунулся из двери. Было тихо. Слишком тихо.
— Наверное, воду наливает, — сказал он.
— У тебя есть пара минут, — предупредила жена. — Давай, или придется целую неделю йогурт пить.
Господин Тощага снял висевший за дверью поводок и пополз к привязанной у изгороди козе. Животное узнало признаки готовящегося банного ритуала и сейчас стояло, в буквальном смысле слова окаменев от ужаса.
Сдвинуть козу с места не представлялось возможным. Пришлось волочь ее на себе.
Послышались далекие, но настойчивые, хлюпающие звуки, затем о край жестяной ванны ударилась пемза.
Господин Тощага перешел на бег.
До его слуха донеслось позвякивание струн настраиваемого банджо.
Мир затаил дыхание.
И это началось, пронеслось, как торнадо над прерией.
— А-а-а-а-а-и-и-и-и-и-и…
Три цветочных горшка над дверью по очереди раскололись. Шрапнель просвистела рядом со щекой господина Тощаги.
— А на волшебном посохе — нехилый набалдашник…
Господин Тощага забросил козу в дверь и нырнул следом. Жена быстро задвинула засов.
Вся семья, включая козу, залезла под стол.
Дело было не в том, что нянюшка Ягг плохо пела. Дело было в том, что взятые ею ноты, будучи усиленными жестяной ванной, становились поистине могущественной силой.
Каждый более или менее талантливый певец способен разбить голосом стеклянный бокал, но нянюшка своим верхним «до» растирала стекло в порошок.
Члены ланкрской команды по народным танцам с мрачным видом сидели на траве и передавали друг другу глиняный кувшин. Репетиция не удалась.
— Не получается что-то… — промолвил Кровельщик.
— По-моему, это совсем не смешно, — откликнулся Ткач. — Сомневаюсь, что король помрет со смеху, увидев, как мы изображаем толпу повисельных куртизанов.
— У тебя, кстати, хуже всего получается, — сказал Джейсон.
— А у нас и не должно получаться. Как сказано в этих бумажках, мы — повисельные куртизаны, которые пытаются изображать из себя актеров и у которых ничего не получается, — возразил Ткач.
— Да, но у тебя совершенно не получается сыграть человека, у которого ничего не получается, — откликнулся Жестянщик. — Не знаю почему, но не получается. Вряд ли утонченные дамы и господа…
Порыв ветра, пролетевшего над пустошью, принес запах льда.
— …Будут смеяться потому, что у нас не получается сыграть людей, которые не умеют играть.
— Я вообще не понимаю, что может быть смешного в толпе грубых куртизанов, пытающихся изображать артистов, — хмыкнул Ткач.
Джейсон пожал плечами.
— Здесь говорится, что все господа… Очередной порыв ветра и оловянный привкус снега…
— …В Анк-Морпорке хохотали над этой пьесой несколько недель кряду, — сказал он. — Она шла на Брод-авеню целых три месяца.
— А что такое Брод-авеню?
— Там находятся все основные театры. «Дискум» — главный из них.
— В Анк-Морпорке палец покажешь — и будут смеяться, — буркнул Ткач. — Там, небось, нас всех деревенскими дурнями считают. Ведрами хлещем укипаловку, распеваем дурацкие народные песни — ну что с нас взять? У нас ведь всего три мозговые извилины, да и те прижались друг к другу, чтобы согреться…
— Кстати об укипаловке, кувшин передай.
— Сволочи зажиревшие!
— Ну! Они, наверное, не знают, каково это, холодной зимней ночью засунуть руку по плечо в коровью задницу. Ха!
— Во-во, да откуда им это… Кстати, о чем ты говоришь? У тебя же нет коровы.
— Нет, но я-то знаю, каково это.
— А-а… А еще… Еще… Еще они не знают, каково это идти по залитому навозом двору, они, небось, не переживали ужасного момента, когда один сапог уже завяз, а ты стоишь и болтаешь ногой, точно зная: куда бы ты ее ни поставил, все равно провалишься.
Глиняный кувшин нежно побулькивал, когда его передавали из одних нетвердых рук в другие.
— Точно, эт'точно. А ты видел, видел, как они пляшут? Повеситься можно…
— Что, пляшут в
— Ну, по крайней мере в Сто Гелите. Толпа жирных волшебников и купцов. Целый час наблюдал за ними, а они даже ни разу животами не коснулись…
— Придурки городские. Понаедут сюда, отнимут нашу работу…
— Не глупи. Откуда им знать про настоящую работу?
Снова забулькал кувшин, но уже более глухо, указывая на то, что пустоты в нем куда больше, чем укипаловки.
— И они никогда не залезали по плечо…
— Дело в том… В том… Дело… Оно в том… Ха! Они еще имеют наглость смеяться над приличными грубыми куртизанами! Это… Оно… Того… О чем это я? Ну… Как его… В общем, эта пьеса о том, как толпа повисельных… как их, этих, мерзавцев лезут из кожи вон, чтобы поставить пьесу о толпе дам и господ…
Холод в воздухе, колючий, как льдинки…
