Нельсон вздыхает. Как ни противится этому, он знает, что перед уходом от корки до корки перечитает досье Люси Дауни.
Рут едет домой уже в полной темноте, осторожно ведя машину по новой дороге. С обеих сторон кюветы, и малейший поворот руля может привести к бесславному падению. С Рут такое однажды случилось, и ей не хочется повторять этот опыт. Ее фары освещают рельефное дорожное покрытие; земля с обеих сторон обрывается, и кажется, что она едет в никуда. Ничего, кроме дороги впереди и неба, встречающегося на горизонте с землей. Рут вздрагивает и включает приемник. Машину заполняет успокаивающая, культурная и несколько чопорная четвертая радиопрограмма. «А теперь новая викторина…»
Рут ставит машину у своего сломанного забора и достает из багажника рюкзак. В доме приезжающих на отдых темно, но у смотрителя наверху горит свет. Она думает, что смотритель ложится рано, чтобы подняться к птичьему хору на рассвете. У порога Флинт жалобно мяукает, просится внутрь, хотя у него есть откидная дверца и он, собственно говоря, весь день дремал в доме. Вспомнив, что еще не видела Спарки, Рут торопливо открывает дверь. Однако Спарки, маленькая черная кошка с белым носом, спокойно спит на диване. Рут зовет ее, но она остается на месте, выпуская когти и жмурясь. Характер у Спарки сдержанный, совсем не такой, как у Флинта, усердно трущегося о ее ноги.
— Перестань, глупый кот.
Рут кладет рюкзак на стол и ставит еду кошкам. Огонек на ее автоответчике мигает. Ей кажется, что сообщение будет неприятным, и, включив воспроизведение, она убеждается в своей правоте. Комнату заполняет обиженный голос матери:
— …приедешь ли на Рождество. Право же, Рут, ты могла бы быть более осмотрительной. Я разговаривала с Саймоном несколько недель назад. Полагаю, ты приедешь, не могу представить, чтобы тебе захотелось провести Рождество одной, в этом ужасном…
Рут, тяжело дыша, нажимает кнопку «стереть». Мать ухитрилась вложить в несколько коротких фраз годы раздражения и легкую оскорбительность. Обвинение в неосмотрительности, сравнение с безупречным Саймоном, намек, что, не приехав к родителям, она встретит Рождество в одиночестве перед телевизором, с едой из полуфабрикатов. Раздраженно наливая вино в стакан (голос матери: «Рут, как твое здоровье? Мы с папой беспокоимся, что ты становишься зависимой…»), Рут составляет ответ. Она ни в коем случае не озвучит его, но как приятно ходить по кухне и ставить мать на место острыми стрелами логики!
«Я не говорила с тобой о приезде, потому что не хочу слушать, как ты бубнишь о младенце Христе и подлинном смысле Рождества. Саймон звонил, поскольку он подхалим и тряпка. И если я не приеду домой, то буду с друзьями или на каком-нибудь тропическом острове — это лучше, чем смотреть по телевизору „Викария из Дибли“. И мой дом не ужасен, он в сто раз лучше вашей конуры в Элтеме с сосновой обшивкой и отвратительными фарфоровыми украшениями. И это не Питер порвал со мной, а я с ним».
Последнюю фразу Рут добавила, не сомневаясь, что мать заговорит о Питере во время празднования Рождества. «Питер прислал нам открытку… какая жалость… ты когда-нибудь получаешь о нем известия?.. Знаешь, что он теперь женат?» Мать ни за что не признает, что ее дочь отвергла симпатичного покладистого мужчину. Точно так же повели себя друзья и коллеги, когда Рут объявила, что больше не живет с Питером. «Мне очень жаль… Он нашел другую?.. Не беспокойся, он вернется…» Рут терпеливо объясняла, что сама прекратила отношения пять лет назад по той простой, но очень трудной для понимания причине, что больше его не любит. «Ничего, — говорили люди, не слушая ее, — новая женщина ему скоро наскучит. А ты тем временем занимайся собой, делай массаж, может, даже немного сбрось…»
Чтобы приободриться, Рут ставит на огонь воду для вкусных макарон, от которых еще больше полнеют, и звонит Эрику. Ее первый наставник, норвежец Эрик Андерсен, естественно, прозванный Викингом, привил ей интерес к археологии захоронений. Оказал громадное влияние на ее жизнь и стал близким другом. Рут улыбается, представляя его себе: серебристо-белые, собранные в косичку волосы, линялые джинсы, расползающийся свитер. Она знает — Эрик страстно заинтересуется сегодняшней находкой.
Эрик Викинг, как и следовало ожидать, вернулся в Норвегию. Рут навещала его прошлым летом в бревенчатом домике у озера — утренние заплывы в ледяной воде, потом горячая сауна, великолепная стряпня Магды, а вечерами, когда высыпали звезды, разговоры с Эриком о цивилизации майя. Магда, его жена, пышная белокурая богиня, красота которой поднимает настроение, тоже добрый друг. Она ни разу не упомянула о Питере, хотя была здесь тем летом, когда Рут и Питер влюбились друг в друга; в сущности, свела их своим тактом и мягкой благожелательностью.
Но Эрика нет дома. Рут оставляет сообщение на автоответчике, потом нетерпеливо достает из рюкзака поврежденный кусок металла и смотрит на него. Он, все еще лежащий в пластиковом пакете с датой и биркой, словно бы отвечает ей взглядом. Фил предложил оставить его в факультетском сейфе, но Рут отказалась. Ей хотелось привезти торк домой, к Солончаку, хотя бы на одну ночь. Теперь она разглядывает его под настольной лампой.
Несмотря на темно-зеленые пятна от долгого пребывания в болоте, металл блестит так, что, возможно, это золото. Золотой торк! Сколько он может стоить? Рут вспоминает так называемый брачный торк, найденный неподалеку отсюда, в Снеттишеме, — замечательный, искусно сделанный предмет, изображающий человеческое лицо с продетым через рот кольцом. Этот кусок более поврежден — может быть, сломан при копке или вспашке. Однако, приглядевшись внимательней, она видит едва заметный плетеный узор, напоминающий женскую косу. Длина этого куска от силы пятнадцать сантиметров, но Рут представляет его полукругом на шее какой-нибудь красавицы дикарки. Или ребенка, ритуальной жертвы?
Рут вспоминает горькое разочарование Нельсона, узнавшего, что кости не принадлежат Люси Дауни. Каково вечно помнить об этих смертях, этих призраках? Она понимает, что для него останки из железного века — досадная ненужность, но для нее они так же реальны, как пятилетняя девочка, пропавшая много лет назад. Почему кости оставили на краю болота? Была она (по размеру костей Рут полагает, что те принадлежали женщине, но не уверена в этом) брошена умирать, погружаясь в предательскую трясину? Или убита где-то в другом месте и похоронена у края болота, чтобы обозначить начало священного ландшафта?
Когда макароны приготовились, Рут ест их за столом у окна, перед ней стоит книга Эрика «Зыбучие пески». Заглавие взято из «Лунного камня» Уилки Коллинза, и Рут снова открывает первую страницу, где Эрик цитирует описание Коллинзом этих песков:
«Последний вечерний свет быстро догорал; и над этим печальным местом нависла какая-то зловещая тишина. Волны океана набегали на большой песчаный берег бухты, не производя ни малейшего звука. Ни малейший ветерок не тревожил водного пространства, лежавшего неподвижно и мрачно до самого горизонта. Клочки грязной тины, желтовато-белые, плавали по мертвой поверхности воды. Ил и пена заметно мелькали в тех местах, где последний свет еще падал на них между двух больших утесов, выступавших с севера и юга в море. Начинался отлив, и, пока я стоял и ждал, широкая поверхность зыбучих песков стала морщиться и дрожать, — это было единственное движение в этом отвратительном месте»[5].
Коллинз, несомненно, разбирался в ритуальном ландшафте моря, земли и жутких, населенных призраками мест между ними. Рут вспоминает, что по крайней мере один персонаж «Лунного камня» встречает смерть в этих песках. Вспоминает и еще одну фразу: «Что попадет в эти пески, то остается там навсегда». Но Солончак выдал часть своих тайн; сперва хендж, а теперь эти останки, только и ждавшие, чтобы Рут обнаружила их. Тут непременно должна быть какая-то связь.
Прочтя вновь об открытии хенджа (Эрик написал три книги в связи с этой находкой), Рут вспоминает, как жутко он выглядел в свете раннего утра, словно потерпевший крушение корабль, беззвучно поднявшийся на поверхность, — деревянные столбы образовали мрачный круг, чернеющий на фоне неба. Вспоминает, как Эрик рассказывал у костра о скандинавских духах воды: о меняющих облик никсах, заманивающих в пучину доверчивых путешественников; о нокке — поющих на рассвете и закате речных
