— Ох и боевая девка Марийка! Одного боюсь: непременно стоит она на полтавском валу наравне с казаками и палит по шведу из самопала! А долго ли тут до беды? Скорее бы баталия! Чует сердце — разобьем шведа, быть моей свадьбе!
— Боишься, видать, за Марийку! А мне вот и бояться не за кого,— грустно сказал Никита. Он рассказал Ромке о печальной судьбе Оленки, вспомнил о Лизхен, которую спас Ромка под Фрауштадтом и с которой Никита повстречался вдруг в Дрездене. Только о Мари он ничего не сказал, не смог. Зато много говорил об отцовском доме, о том, какие нужны еще там работы и доделки.
— Победим шведа, поедем мы с тобой, братец, в Москву на отцовское подворье. Там даже голубятня наша уцелела, а березки-дуняши так разрослись — родная матушка бы не узнала! — заключил Никита.
— Зачем мне Москва?— искренне удивился Ромка,— Мне Полтава нужна! Там свет мой, коханая, Марийка моя!— Роман обернулся в сторону осажденного города и сказал зло:— Ну, погодь, швед, проучим мы тебя под Полтавой!
Улеглись спать братья поздно, за полночь.
На другой день Бартенев показывал Никите полк. С видимым удовольствием полковник смотрел на подтянутых ловких солдат, в большинстве своем ветеранов знаменитого перехода с берегов Рейна. У всех были новые кремневые ружья-фузеи, да не с багинетами, а с трехгранными штыками.
— Поглядим, как они себя в деле покажут...— озабоченно сказал полковник.
Знаменитый русский трехгранный штык с трубкой в ту пору был новинкой. Ведь прежние багинеты, сколь помнил Никита, вставлялись прямо в дуло, и потребно было время, дабы от стрельбы строем перейти в штыковую атаку. Другая новинка была и в гренадерской роте. У каждого гренадера через плечо висела сумка с фитильными гранатами.
— А у стрелков-егерей вместо фузей винтовальные пищали — бьют, почитай, на добрые полверсты. Так что я у него (Бартенев говорил о противнике безлично — «он») передних офицеров еще до первых залпов выбью! — Бартенев провел Никиту на полковую батарею. Каждому полку были теперь приданы пушки, сделанные из уральского железа.
— Чаю, не хуже, а лучше медных будут!— рассмеялся рослый, плечистый офицер-артиллерист в ответ на вопрос Никиты, а не разорвется ли сия железная пушка.
— Железо доброе, демидовское,— пояснил артиллерист.— Видишь, знак на нем: соболь уральский. Да и стрельба у сих пушек скорая, не в пример прежним.
— При своих пушках и пехота твердой ногой супротив неприятеля станет.— Бартенев довольно потер руки.— Глянь, каковы молодцы! — Он указал на выстроенную во фрунт роту гренадер.
— В том нимало не сомневаюсь...— Никита шагнул вдруг вперед и стал вглядываться в правофлангового сержанта. Тот в ответ широко улыбнулся, и, к удивлению полковника, Никита в нарушение всей субординации заключил сержанта в свои объятия.
— Так вот где нам, чертушка, свидеться довелось! А князь Яков Долгорукий тебя по всей Москве сыскивал — царскую награду хотел вручить, да и от себя прибавить!
Обратись к Бартеневу, Никита пояснил:
— Это и есть тот Степка-гренадер, что на абордаж неприятельскую пушку на галере взял и всех нас от неминуемой погибели спас!
— А что же меня в Москве искать?— рассудительно ответил сержант,— Знамо дело! Куда мне идти, как не в родной полк!
— Вот они у меня все такие! Одним словом, новгородцы!— с гордостью за свой полк заключил Бартенев. И многозначительно добавил: — И наверху знают, что в нашем полку ветераны один к одному. Да ты и сам, батюшка, чай, не случайно к нам в полк возвернулся. Хороший полк — он как родная семья!
«Наверху» и впрямь вспомнили о Новгородском полке, когда в ночь на двадцать пятое июня случилось по армии нечаянное происшествие: переметнулся к шведам сержант- семеновец Яков Немчин. Перебежчик тот имел фамилию выдуманную, одно было точно известно — что он немец, отсюда поверили и его фамилии, коей он сам нарекся: Немчин. Какие только иноземцы не шли в те годы служить в русскую армию! Картежники и дуэлянты, ландскнехты, а иной раз и просто беглые каторжные — все это отребье,. как грязная пена в прибой мотается между валами, моталось между воюющими странами и служило не отечеству, которого у них не было, а своему карману и интересу, с легким сердцем перебегая из одного лагеря в другой. Таким именно искателем фортуны был и волонтер Яков Немчин. И хотя записан он был в гвардейский полк и получил звание сержанта гвардии, равное первому армейскому офицерскому чину, тем не менее Яков почитал, что по службе его обошли. У себя в Швабии он был простым брадобреем, выучен был затем под палкой воинским артикулам в войсках герцога Баденского, откуда, после растраты ротной казны, бежал в далекую Московию. Здесь служило немало его земляков, многие из которых стали генералами и полковниками, а он, Яков Немчин, все еще пребывал в гвардейских сержантах. Поскольку ничем особым он себя не проявил, то не шли Немчину ни чины, ни награды. Он же спешил получить и то и другое. Здраво рассудив, что перебежчика шведы знатно наградят, он ушел в Яковецкий лес, якобы для прогулки, и закончил ту прогулку в шведском лагере.
Недосчитались Немчина при вечерней поверке, и Петр тут же вызвал на совет Шереметева и Меншикова. В царской палатке стоял удрученный командир семеновцев — Михайло Голицын, тяжко переживавший позор, что пал на второй полк гвардии.
— И о многом тот Немчин мог ведать?— насмешливо осведомился у Голицына Меншиков, недолюбливавший удачливого генерала.
Оказалось, что ведать Немчин мог о многом. Он слышал, к примеру, дошедшие до гвардии слухи, что Петр 1 решил дать баталию двадцать девятого июня, в день своего тезоименитства. Ведал Немчин и о скором подходе на подкрепление русским калмыков Аюк-хана, которых ожидали двадцать восьмого июня.
— Наверное, жди теперь, что швед атакует нас коль не сегодня, так завтра. Не будет король калмыцкую орду поджидать!—рассудительно заметил по сему случаю Шереметев.
— И еще...— Голицын заикался боле обыкновенного.— Ведает Немчин, что соседний с гвардией полк со-состоит из одних зеленых рекрут и выряжен тот полк, за нехваткой форменного платья, в мужицкие сермяги!
— Здесь швед и ударит, дабы разорвать линию! — сердито заметил Шереметев.
Тут-то вспомнил о ветеранах-новгородцах сам Петр.
— Немедля поменяться платьем новобраному полку с Новгородским!— распорядился царь,— Нам это будет еще и на руку. Ударят шведы по сермягам да и нарвутся вместо рекрут на ветеранов, прошедших через всю Европу. Чаю, немалая оттого выйдет у шведа конфузия.
— Вздумают поцеловать молодку, а нарвутся на Ваську Буслаева!— рассмеялся Меншиков, — Ну и удружишь ты шведу, мин херц!
Петр усмехнулся шутке Данилыча, но заключил озабоченно:
— А что шведы на нас ране теперь нападут, в том я согласен с тобой, Борис Петрович. И потому поспеши с постройкой редутов меж Яковецким и Будищенским лесом.
Тем малый совет в царской палатке кончился.
А новгородцы перед выходом на главную позицию получили нежданный приказ: поменяться верхним платьем с полком рекрутов и занять его место в общей линии. Многие офицеры и солдаты недоумевали при сих машкерадах.
— Не иначе как этих лапотников на царский смотр готовят, а нас в обоз пошлют! — сердито ворчали ветераны. Но, напяливая сермяги новобранцев, новгородцы чувствовали, что это неспроста, что ждет их полк в предстоящей грозной баталии особый удел.
