соглашения: она не вмешивается в его жизнь, а он не упрекает ее за транжирство.
По правде говоря, он восхищался Далсибеллой. Она каким-то непостижимым образом с невероятным апломбом умудрялась справляться со всеми превратностями отцовской карьеры в министерстве иностранных дел — с долгими и частыми командировками за границу, с ночными визитами всяких подозрительных субъектов и с общей атмосферой таинственности. Должно быть, это создавало напряженность в отношениях между ними; тем не менее, несмотря на все это, мать сохранила абсолютно безупречную репутацию в самых высших кругах общества, ни разу не прибегнув к такому банальному средству утешения, как любовная связь. Когда адмирал умер, она горевала глубоко и искренне. К тому же она была женщиной, а Лукас смутно сознавал, что для решения связанной с Татьяной проблемы настоятельно требуется женская рука. Вполне возможно, что леди Стратмир удастся сделать для девушки то, что не удается ему — просто потому, что он мужчина.
Лукас чувствовал, что все перечисленные доводы справедливы. Почему же в таком случае он медлит?
А потому, черт возьми, что взрослому мужчине весьма унизительно обращаться за помощью к своей мамочке. К тому же мирное соглашение, достигнутое ими после смерти адмирала, было весьма хрупким, если не сказать больше: его мать отказывалась верить тому, что он доволен своей жизнью, прозябая в Дорсете и ухаживая за розами. Ей все еще казалось, что Лукас прячется — и она знала, от чего и от кого.
Но даже если принять во внимание все эти соображения, он должен обратиться к ней, потому что у него нет иного выбора.
— Милорд, — окликнул его Тимкинс, который стоял на дорожке с двумя ведрами смеси калийного удобрения и костной муки в руках. Лукас неохотно отвлекся от своих мыслей. — Значит, вы нашли, в чем там проблема?
— Гусеницы. Я их раздавил.
Обезображенное шрамами лицо Тимкинса расплылось в ухмылке.
— Жаль, что нельзя так же просто решить все проблемы, которые подбрасывает нам жизнь.
— Вы даже не представляете, насколько правы, Тимкинс.
Глава 2
Тридцать дней спустя вдовствующая графиня прибыла в Сомерли-Хаус в сопровождении багажного обоза из трех экипажей, четырех повозок, дюжины слуг, шести спаниелей и семи вьючных лошадей, нагруженных багажом чуть не до небес.
— Дорогой, — сказала она выходя из кареты и целуя Лукаса в щеку, — я примчалась, не теряя ни минуты, как только получила твою записку.
— Оно и видно. — Лукас окинул взглядом вереницу повозок и экипажей, растянувшуюся почти до самых ворот. — Бросила несколько самых необходимых вещей в чемоданчик и поспешила в дорогу, не так ли?
— Именно так, — согласилась графиня, и только блеск в ее глазах, холодно-голубых, как сияние луны на фоне темного неба, подсказывал, что его юмор понят и принят.
Далси привычным жестом пригладила черные локоны, выбившиеся из-под элегантной дорожной шляпки.
— Боюсь, я ужасно выгляжу…
— Ты выглядишь, как всегда, превосходно.
Графиня улыбнулась и многозначительно взглянула на сына.
— Открою тебе секрет: мне удалось узнать рецепт чудодейственного притирания для кожи лица у горничной Марианны Катберт. В его состав входят миндальное молочко, масло гаултерии и растертый в порошок жемчуг.
Лукас, пропуская ее вперед, удивленно приподнял бровь.
— Надеюсь, ты не растираешь в порошок фамильные драгоценности?
— Нет, конечно, нет! Я использую для этого мелкий шотландский жемчуг. Как поживаешь, Смитерс? — тепло приветствовала Далси дворецкого. — Слышала, у тебя родился еще один внук? У Доркас, не так ли? Это мальчик?
— Да, миледи. Его назвали…
— Джонатан, я знаю. Хорошее имя. Передай Доркас мои поздравления, когда увидишь ее. И принеси херес и бисквиты в мои апартаменты. Мы завтракали в «Зеленом человечке» в Кранборне. Это было нечто неописуемое!
— Слушаюсь, миледи. Я вам сочувствую. — Дворецкий, с чувством собственного достоинства расправив плечи, удалился.
Лукас всегда удивлялся способности Далси знать все эти мелочи, тем более помнить о них. Он, например, едва ли смог бы назвать многочисленных детей Смитерсов, не говоря уже об их внуках. Но в этом отчасти и заключалось обаяние Далси — она была неравнодушна к людям, независимо от их общественного положения.
Оказавшись в своей гостиной, графиня сняла шляпку и пропустила сквозь пальцы волосы — они были густыми, черными и волнистыми; правда, в них уже можно было заметить первую седину. Лукас попробовал прикинуть, сколько ей лет. Когда он родился, ей едва исполнилось двадцать два. Значит, сейчас ей, должно быть, перевалило за пятьдесят, но она выглядела значительно моложе своего возраста. Он так и не придумал, как бы ей об этом сказать, не рискуя оказаться бестактным.
Хозяйским глазом окинув гостиную, Далси заметила, что ее шкатулка для драгоценностей из грушевого дерева с позолотой заново отполирована, зеркала и щетки для волос разложены в нужном порядке, а гардины из желтого органди на окнах раздвинуты.
— Вижу, ты хорошо сохранил дом, — заметила она.
— Особенно твои комнаты, мама.
Графиня снова улыбнулась ему и принялась стягивать перчатки. Предварительно она провела пальчиком по крышке письменного стола, но не обнаружила и малейших признаков пыли.
Заметив этот маневр, Лукас едва удержался, чтобы не состроить ей рожу.
— Ну, — Далси грациозно опустилась в удобное кресло, — что у тебя за неотложная проблема, требующая моего совета?
— Я не говорил, что она неотложная, — неуверенно возразил Лукас.
— Ну, полно тебе, обойдемся без притворства. Ты с самого рождения не спрашивал у меня советов и не следовал им — скорее, наоборот. Даже если я напрягу все свое воображение, то не смогу себе представить, какое стихийное бедствие могло довести тебя до того, что ты обратился за советом к своей мамочке!
— Право же, зачем ты так… — Лукас замолчал, потому что в этот момент в комнату вошел Смитерс с подносом в руках.
Графиня налила себе рюмку хереса и протянула графин сыну, но тот сделал отрицательный жест рукой.
Поцокав языком, она сказала:
— Да, как видно, дело плохо.
— Это тот же самый кордовский херес, который всегда покупал отец, — недовольно пожал плечами Лукас, но Далси лишь рассмеялась в ответ.
— Я не вино имею в виду, милый, а говорю о твоей проблеме. Если ты можешь обсуждать ее только на трезвую голову, то дело действительно плохо.
Лукас тут же демонстративно отправил Смитерса за бренди. Пьяному или трезвому, говорить об этом все равно будет безумно трудно.
В тот момент, когда вернувшийся Смитерс поставил графин и суженный кверху бокал возле его локтя, со двора послышался хриплый собачий лай, и леди Стратмир в недоумении подняла изящную головку.
— Боже мой, Смитерс, у нас непрошеные гости?
— Никак нет, миледи. — Выражение лица Смитерса оставалось непроницаемым. — Это, должно быть, девушка играет с собаками.
Лукас заметил, как мать прищурила глаза, но это длилось всего мгновение.
