– Ох, правда… прошу прощения…
Она принялась снова ласкать его, и Лахлан облегченно вздохнул, а вскоре дыхание его участилось и сделалось прерывистым.
– Ах, дорогая… да… вот так… продолжай… пока я не скажу остановиться… теперь резче… скорее… да, вот так… Помоги мне, Боже…
Больше они не произнесли ни слова, потому что были полностью поглощены друг другом, изо всех сил стараясь доставить друг другу наслаждение. Их руки согласованно двигались в общем ритме, лаская разгоряченную кожу и гладкую плоть, их жажда освобождения нарастала все быстрее и быстрее, пока на вершине не вылилась в стоны, а затем в пронзительный крик.
Ее громкий крик, когда острое наслаждение пронзило ее, неописуемо сладостное, унесшее ее на вершину блаженства. Лахлан впитал этот крик горячим алчущим ртом, в то время как тело его напряглось, а плоть судорожно запульсировала под ее пальцами.
Когда Венецию подхватил вихрь неизведанных доселе ощущений, Лахлан вытащил руку, которой ласкал ее, и, схватив полотенце, плотно обмотал им ее ладонь, сжимавшую его плоть. И в тот же миг струя горячей жидкости хлынула наружу, оросив ее пальцы и ткань.
Оторвавшись от ее губ, Лахлан прошептал:
– Силы небесные! Пресвятая Матерь Божья…
Сердце ее пело в унисон с его словами. Боже, какие ощущения! Что же такое он с ней сделал?
Что бы это ни было, похоже, он чувствовал, то же самое, потому что крепко прижал ее к себе, зарывшись лицом в ее волосы, и тяжело дышал, согревая дыханием ее шею и содрогаясь всем телом.
Потребовалось некоторое время, чтобы возбуждение внутри ее утихло, а его тело расслабилось и размякло, словно бы опустошилось.
Затем Лахлан пробормотал:
– Это было… чертовски лучше, чем… в теории.
– Да, – отозвалась Венеция со смехом. – Гораздо лучше.
Они оба тяжело дышали, подобно волынщикам, только что окончившим играть рил. Только назойливый стук дождя в окно да шипение и потрескивание фонаря нарушали тишину спальни, помимо их учащенного дыхания. Постепенно холод нетопленной комнаты дал о себе знать, и Венеция почувствовала, что мерзнет.
И все же ей очень не хотелось покидать колено Лахлана. Она склонила к нему голову и прошептала:
– Значит, вот почему Уна сказала, что «готова расстаться с жизнью ради такого удовольствия».
– Такое удовольствие – большая редкость, Принцесса. – Лахлан потерся носом о ее щеку, потом об ухо, потом уткнулся в волосы. – Почти исключение. И поэтому его следует ценить и беречь.
– Нужно наслаждаться редкостными удовольствиями как можно чаще, тебе так не кажется? – Пробежавшись ладонями по его мускулистым рукам, она бросила на него игривый взгляд. – Ночь только началась и…
– О, нет. – Улыбка на его лице увяла. – Редкостные удовольствия следует вкушать редко.
У Венеции пересохло во рту.
– Так не должно быть.
– Именно так. – Его величественный, как у орла, взгляд мрачно устремился на нее, и он вытер ей полотенцем руку. – Теперь тебе нужно вернуться в постель. Одной. Прежде чем я уступлю искушению исполнить ту часть баллады, которую мы пропустили.
Венеция обвила его шею руками.
– И что же это за часть?
Взгляд Лахлана скользнул к ее обнаженной груди, и он с шумом втянул в себя воздух.
– Ты отлично ее знаешь. Где Дарби овладел Уной и они вместе «смазали ее замок» в «потоках блаженства». Вот эта часть.
– Это звучит интригующе, – прошептала Венеция, потянувшись, чтобы поцеловать его в губы.
Но он остановил ее, прежде чем ей это удалось.
– Нет. Я не собираюсь губить тебя.
Раньше это ее порадовало бы, но не теперь.
– Разве так уж ужасно, если это произойдет?
– Да. Тогда я буду обязан жениться на тебе, а я не могу.
«Я не могу». Ничто не способно так помешать обольщению, как голая правда.
Но она не позволит ему так легко от нее отделаться.
– Почему же? – прошептала Венеция, пытаясь не принимать его слова близко к сердцу.
Опустив глаза, он принялся сосредоточенно подтягивав вверх ее рубашку, чтобы прикрыть груди.
– Даже если твой отец согласится на это, – сказал он, – и даже если нам с ним удастся благополучно уладить наше дело, ты не сможешь быть счастлива в Росскрейге.
