вечер, ночь и половину дня, того самого, как уехал Пэйс. Если ей требовалось бы еще одно доказательство своей невидимости, этого безразличия было бы достаточно.
На следующий день газеты вышли
– Будьте вы прокляты, разбойники желтопузые, не имеете вы права забирать моих лошадей. Вы уже на все наложили свои жадные лапы, но прежде, чем вы лошадей возьмете, я вас всех поубиваю. Я их вырастил собственноручно, лучше во всем штате не сыскать. И не позволю каким-то янки запрягать моих лошадей в фургоны.
Дора прижала руку к заболевшему желудку, прислушиваясь к словам, доносившимся из центрального холла. Карлсон Николлз пребывал в предапокалипсическом состоянии с тех пор, как армейские чины выпустили пропуска на выезд для всех еще остававшихся на фермах рабынь и их детей якобы для возможности навещать своих мужей и отцов-солдат. Женщины так и рвали из рук пропуска и уезжали, и возвращались, когда им вздумается, хотя на большинство поездов и пароходов их не пускали из боязни репрессий. Заполучив пропуска, женщины могли наведаться также на соседние фермы, когда им этого хотелось. Карлсон жаждал задать им всем хорошую порку. И слыша его неистовую ругань, Дора опасалась выйти из дома, чтобы узнать о новом надвигающемся на них несчастье.
Однако возглас, суливший отправить всех в ад, вдруг внезапно прервался на середине. Послышался чей-то незнакомый встревоженный голос, и Дора поспешила через холл на веранду.
Карлсон стоял на коленях, схватившись за грудь. Лицо приобрело землистый оттенок, он с трудом дышал. Рядом были трое солдат в синих мундирах, очень взволнованные, а четвертый побежал за водой к колонке. Военные облегченно вздохнули при появлении Доры.
– У вашего отца такой вид, будто он всерьез заболел, мисс. Давайте мы поможем внести его в дом.
Дора кивнула и открыла дверь пошире, чтобы они могли пронести Карлсона, чему тот противился изо всех сил, но он уже не мог стоять. Наконец он отчаянно вскрикнул, поняв, что ничего не может, и потерял сознание.
– Джем, съезди-ка за врачом, – приказал один из офицеров. – Он выглядит очень неважно. Не хватает нам, чтобы эти мятежники завопили, будто мы убили их старика.
Дора провела военных наверх, в свободную спальню. Вряд ли прилично будет отнести его в комнату за кухней, к любовнице. Один из военных побежал за врачом, трое других с трудом донесли грузное тело Карлсона до постели. Положив его, они стали снимать со старика сапоги, а Дора поднесла ладонь к его виску и стала считать пульс. Он был слабый.
– Джем доставит доктора, мисс. Сожалеем, что все так получилось. Мы просто исполняли приказ.
Офицер в синем мундире держал шляпу в руках. Вид у него действительно был виноватый. Но этого недостаточно! Все эти месяцы, с тех пор как Пэйс научил ее чувствовать, ее эмоции пребывали в хаотическом беспорядке, и сейчас раздражение взяло верх над страхом, и она резко ответила:
– Знаю, однако вы не должны отнимать у нас все наше имущество и думать при этом, что мы сумеем пережить зиму. Вы знаете, как сильно мы пострадали, когда генерал Бербридж издал приказ, чтобы мы продали всех свиней. Да, я знаю, что вы должны есть и что генерал боялся, как бы излишки продовольствия не оказались в руках мятежников, но цены были просто грабительские. Мы едва можем заплатить налоги. А теперь вы хотите украсть наших лошадей, лишив нас всякой возможности возместить потерю. Не понимаю, почему только мы должны приносить жертвы. Неужели ваши семьи отдали все, что имеют, ради этой войны?
Говоря, она расстегивала жилет и галстук Карлсона, но знала, что военные слушают ее очень внимательно, неловко переминаясь с ноги на ногу в тяжелых сапогах.
– Но нам сказали, что в этом доме живут мятежники, мисс. А там, откуда мы родом, мятежников нет. Огайо крепко поддерживает федералов.
Дора опять нащупала пульс Карлсона и, нахмурясь, посмотрела на офицера:
– Сын этого человека был тяжело ранен во время наступления федеральной армии на Атланту. Он даже сейчас воюет в армии генерала Шермана, возможно, разоряя дома родных и друзей. Вы должны, наконец, понять, что вынуждаете нас воевать против нашей собственной родни, когда требуете военных действий против Юга. Все в Кентукки были на стороне Союза, пока вы не стали обращаться с нами, как с пленными. И разве вы можете понять, что испытывает этот человек? Ему пришлось отдать всю свою собственность на нужды войны, которой он никогда не хотел.
Молодые солдаты смутились, глаза у них забегали, им не хотелось встречаться с ней взглядом. Офицер, человек постарше, сухо ответил:
– Если это дом сторонника федеральных властей, вы получите равноценное возмещение убытков за своих лошадей. Они необходимы армии, чтобы передвигаться. Все должны чем-то жертвовать.
– Вы должны оставить нам одну лошадь для повозки. В доме живут больные люди, малые дети. Мы должны иметь возможность ездить в город. И вы, конечно, сами понимаете, что это необходимо.
– Я понимаю одно, что в доме живет воинственный старик, который цепляется за своих рабов, словно они животные.
Офицер уже рассердился:
– Линкольн не позволяет нам забирать рабов с собой, но позволение на то, чтобы брать животных, у нас есть. Однако кентуккийцы считают, что можно служить и нашим и вашим, а так не получится. И вашему отцу пора к этому привыкать.
И офицер неодобрительно кивнул на тяжело дышавшего человека, распростертого на постели.
– Но он болен и стар, и вы не имеете права так говорить.
Дора хотела еще кое-что прибавить, но увидела в двери холла встревоженные лица. В комнату вошла, топоча ножками, Эми и воззрилась на высоких солдат, словно это были какие-то диковинные деревья, внезапно выросшие специально, чтобы удивить ее. Делла осталась в коридоре и ломала от волнения руки. Там же стояла и Энни, и еще несколько женщин из лачуг в ожидании развлечения, которое для многих заключается в неминуемой трагедии, и лица их выражали весь аспект чувств от ужаса до торжества.
Дора наклонилась и подняла ребенка. В последние несколько дней у нее от работы стала часто болеть спина, но было еще достаточно силы, чтобы держать девочку на руках. Она поцеловала ее в щечку и постаралась говорить как можно любезнее и спокойнее:
– А теперь я бы попросила вас уйти. Здесь нет мужчин, чтобы защитить нас, и ваше присутствие причиняет беспокойство. Жена брата Карлсона – инвалид, и ее нельзя будить. Если вы должны взять наших лошадей, то я настаиваю, чтобы вы за них заплатили. Будет легко подтвердить, что Пэйсон Николлз служит офицером в федеральной армии. Как видите, вряд ли меня можно принять за мятежницу. Остается лишь один сердитый старик, но вы же знаете, что у него есть основание сердиться. Я требую от вас честного слова, сэр, что вы все так и сделаете.
Офицер окинул взглядом легкую фигурку Доры, посмотрел на руки, вцепившиеся в детское платьице, и решительную линию подбородка, в ее лицо под простым муслиновым чепчиком. Девушка не имела права требовать от него чего-либо, но она это сделала, что как будто произвело на него впечатление. Он не знал, какое положение она занимает в доме, но кивнул в знак согласия. – Хорошо, мисс. Мы оставим вам ездовую лошадь и заплатим сполна за тех, что заберем. Надеюсь, что с мистером Николлзом все будет в порядке. Он отвесил поклон и удалился.
Доре хотелось забиться в истерике, ее пронизывала дрожь, но кто-то должен был оставаться сильным, и она понимала, что, кроме нее, – некому. Дора и представления не имела, сколько стоят лошади, но надо поверить, что солдаты рассчитались по-честному, когда протянули тоненькую пачку федеральных банкнот. Они уехали сразу же, как только появился врач, и Дора проводила его наверх. Со всевозрастающим беспокойством она глядела, как врач осматривает больного и покачивает головой. Хотя она отослала слуг прочь, Дора знала, что они просто попрятались из виду, но где-то недалеко. Общий вопль, раздавшийся, когда доктор, наконец, заговорил, заставил Дору прикрыть дверь. Потом она села и уперлась кулаком в живот, в то место, где ее схватила боль.
– У него теперь в любую минуту может повториться удар, и он убьет его. Сделать ничего нельзя, надо только надеяться на лучшее и смотреть, чтобы его ничто не беспокоило. Я пущу ему кровь, но это не обязательно поможет.
Матушка Элизабет не одобряла кровопускания, но ведь вряд ли она знала больше, чем это требуется повитухе. Ей не приходилось сталкиваться с такими серьезными болезнями. Дора закрыла глаза и постаралась уговорить свой желудок, чтобы он не бунтовал, пока доктор занимался своим делом. Она слышала, как в блюдо льется кровь, и ей казалось, что она вот-вот лишится чувств. Но Дора никогда не падала в обморок.
– Ну вот и дело с концом, – сказал врач с удовлетворением.
– Ну а теперь надо бы осмотреть вас.
Дора широко раскрыла глаза и оглянулась, с кем это он говорит. Но в комнате, кроме Карлсона Николлза и се, никого нет, и она изумленно посмотрела на толстого доктора.
– Со мной все прекрасно. Меня слегка затошнило при виде крови, вот и все.
Он хмыкнул и положил инструменты в саквояж.
– Наверное, сейчас вас ото всего тошнит. Вы давно беременны? Четыре месяца? Трудно определить срок у женщины вашего роста.
У Доры занялось дыхание. Она его не поняла. Да и какое отношение имеет к ней то, что он сказал? Но если ум ее не хотел признавать истину, тело ее подтверждало. Ее уже давно поташнивало. Последнее время пошаливал желудок. Она прибавила в весе. Ей
