никаких правил».
Да, эта игра действительно была лишена всяких правил. И если Френсис почувствует себя до глубины души уязвленным, то будет в этом сам виноват. Не надо слепо доверять первым встречным. Точно так же сурово жизнь наказала саму Олимпию, но теперь уже она была тертым калачом.
Только через неделю Френсис согласился венчаться с ней в Риме, обещав попросить разрешение на отпуск у своего командования в связи с бракосочетанием, после того как выполнит задание в Аравийском море. Фицхью держался довольно бодро и вел себя с ней самым достойным образом. Однако Олимпия не могла не заметить того, что он стал к ней более требовательным и придирчивым.
Девушка давно уже не видела Шеридана — с того самого дня, когда тот внезапно покинул кают-компанию. Он, по-видимому, не появлялся теперь на людях, не выходил к столу или даже просто на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Олимпия понимала, что он хитрит, притворяется страдающим и безутешным и ждет, что она бросится к нему, вымолит у него прошение и горячо расцелует его.
Но Олимпия решила стоять па своем. Хотя ей так хотелось увидеть Шеридана.
Шеридан боялся закрыть глаза, потому что ему сразу же начинали мерещиться кошмары. Он не смыкал век до тех пор, пока не напивался до бесчувствия бренди, присланным ему Фицхью.
Состояние бодрствования не приносило ему облегчения. В голову лезли страшные мысли и воспоминания: горы трупов, виденные им в Бирме, или дикие шуточки его отца, жертвой которых часто был ребенок. Шеридан не мог забыть также несчастного старика, которого убили на его глазах. Казалось, будто внутри его прорвало какую-то плотину, сдерживавшую эти картины и образы, и вот они неудержимой волной нахлынули теперь на него.
Когда Шеридан засыпал, ему начинали сниться кошмары, а когда просыпался, его принимались мучить жуткие картины прошлого. Он видел разбросанные по палубе останки гардемарина Харланда, разорванного на куски снарядом, и слышал бесконечные стоны и причитания мистера Райта, который мучился в предсмертной агонии целые сутки. «Принеси мне водички, мама. Мама, я умираю от жажды. Ну пожалуйста, мама, пожалуйста, а то я сейчас заплачу», — слышалось издалека.
Шеридану самому хотелось плакать. И убивать. Казалось, за это время он переродился в какого-то нового, незнакомого человека. И в то же время он прекрасно знал его, этого человека. Да, он знал его…
Это была одна из его личин, таившихся до поры до времени в глубине души. Это был хищный волк, жаждавший крови, любивший смерть и умевший убивать. Только он мог выжить в этой жестокой жизни.
Именно поэтому Шеридан не смел выйти за порог своей каюты. Он приказал Мустафе запереть себя снаружи, пил и довольно несвязно размышлял о своей жизни. Его мечтой с детства была музыка, хотя сейчас это звучало довольно смешно. Шеридан долго ждал того момента, когда сможет всего себя посвятить этому призванию. И вот, когда умер его отец, казалось, это долгожданное время наступило…
Однако вскоре он понял, что было уже слишком поздно. Он опоздал на несколько десятилетий. Как он мог надеяться на то, что в нем до сих пор продолжает звучать музыка? Нет, ее давно уже заглушили залпы орудий, ее убил запах смерти и пороха. Ту музыку, которую теперь была способна породить его душа, никто не захочет слушать, как никто не захотел слушать возмутительной правды о человеке, которого по ошибке произвели в герои.
Порой Шеридану снилась его принцесса, и ему страшно хотелось плакать. Но он не мог плакать.
Мустафа ухаживал за ним как за ребенком. Но Шеридан воспринимал действительность очень смутно, сквозь призму сна.
Однажды кто-то постучал в дверь и сказал, что капитан желает видеть сэра Шеридана. Через некоторое время посыльный удалился, но затем вновь пришел, требуя более настоятельно, чтобы мистер Дрейк явился к капитану. Вскоре в дверь начали барабанить, а требование превратилось в приказ. Шеридан равнодушно поглядывал на дверь, поглаживая пальцами ствол пистолета, лежавшего рядом с его подушкой, а затем нащупал курок. Это было страшное искушение — ему стоило сделать всего лишь одно движение, и его кошмарам сразу же пришел бы конец. Его бы не терзали больше приступы беспричинного ужаса и гнева, когда он временами боялся сам себя. На него не накатывали бы волны черного страха. Он бы навеки заснул.
Жизнь и смерть слились для Шеридана в единое целое. Он был уже, по существу, мертв многие годы, так почему же он медлил, цепляясь за жизнь? Шеридан сам не мог этого попять. Но способность выжить в любой ситуации он всегда считал своим единственным истинным талантом.
Глава 21
Олимпия уже давно не видела Шеридана. Она прогуливалась по палубе, наблюдая за работой матросов, или просто смотрела на морские волны. В душе у нее нарастало беспокойство, но она пыталась взять себя в руки. Ведь это игра, и Олимпия не хотела проигрывать. На этот раз она не уступит первой.
Мало-помалу Олимпия запуталась в своих мыслях и чувствах и перестала себя понимать. С одной стороны, ей хотелось броситься в каюту Шеридана, а с другой — она представляла себе, как он сам придет к ней, раскаиваясь в содеянном, и примется умолять ее выйти за него замуж. В конце концов Олимпия начала сильно сомневаться в чистоте своих тайных помыслов. Вместо того чтобы стремиться к высокой цели и с помощью капитана Фицхью попытаться добраться до Рима, а затем до Ориенса, она в душе питала низменные надежды заставить Шеридана безумно ревновать ее.
Теперь Ориенс и его проблемы казались такими далекими, а тоска по Шеридану такой гнетущей, что Олимпия была совершенно сбита с толку и не понимала, чего же на самом деле хочет.
Она часто стояла у полированных поручней борта на носовой части корабля и следила за тем, как судно рассекало зеленые волны, увенчанные белыми пенистыми гребнями. Олимпия предпочитала дышать свежим воздухом именно здесь, а не на корме, где располагалась капитанская каюта. По этому поводу капитан Фицхью уже не раз выказывал ей свое недовольство. Френсис все больше входил в роль жениха, становясь требовательным к ней и придирчивым.
Когда Олимпия пыталась представить супружескую жизнь с ним, она чувствовала глубокое беспокойство. Более того, ей становилось не по себе, но она дала слово, и теперь все зависело от решения самого Фицхью, который, по ее замыслу, должен был узнать всю правду об Олимпии из ее уст в день их приезда в Рим.
— Простите, мэм, — раздался рядом звонкий голос. Олимпия повернулась и увидела одного из гардемаринов, совсем еще мальчика, которому было от силы тринадцать лет. Он был одет в синий парусиновый костюм, отделанный золотым галуном, его щеки раскраснелись от бьющего в лицо ветра. У Олимпии всегда вызывало удивление то, что такие, в сущности, дети, как этот мальчик, оторваны от дома и служат на флоте, словно взрослые мужчины. Этому мальчугану, по мнению Олимпии, следовало бы жить сейчас вместе со своей матерью и ходить в школу, а не направляться на военном судне к чужим далеким берегам для того, чтобы подавлять там восстание рабов.
Олимпия тепло улыбнулась гардемарину и, прочитав имя, вышитое на его воротничке, поздоровалась.
— Доброе утро, мистер Стивенсон.
— Я очень надеюсь, мэм, что вы простите меня за дерзость, — скороговоркой сказал он, — но я… то есть не только я, но и многие другие… мы хотим узнать, стало ли сэру Шеридану лучше?
Олимпия с удивлением взглянула на него.
— Простите… но я не совсем вас понимаю.
Мальчик, не зная, куда спрятать руки от смущения, сцепил их за спиной.
— Но мы заметили, мэм, что он совсем перестал выходить на палубу… То есть с тех самых пор как… — Он закусил губу. — Кроме того, мы слышали, что он не появляется даже за столом, и вот мы очень обеспокоены, вы же понимаете… После всего, что мы видели, мэм… Олимпия нахмурилась.
— Я знаю, что это ваша тайна и о ней никому нельзя говорить, — снова заговорил он! — Вам не следует беспокоиться, что я, или Баркер, или мистер Джексон, или матросы, обслуживающие пушки, проболтаемся, а кроме нас, этого больше никто не видел.
— Так что же вы видели?
— Ну… — Гардемарин начал переминаться с ноги на ногу. — Один из его… припадков… вы же знаете. Когда сэр Шеридан воображает себя кем-то другим и готовится к бою. Он пристал к Баркеру и начал называть его мистером Райтом, а затем просто взбесился, когда мы не выполнили его команду «Свистать всех наверх!». Сначала я очень испугался, мэм, но мистер Джексон растолковал мне, что происходит. И вот мы… мы очень надеемся, что сэр Шеридан поправляется. Мистер Джексон рассказал мне обо всех подвигах капитана Дрейка, и я хочу сказать, мэм… — Мальчик замялся. — Я не думаю, что он вспомнит меня, но я буду обязан вам, если вы передадите ему, как я себя ругаю за то, что подумал, будто он сошел с ума. Я так сожалею об этом! От всего сердца надеюсь, что сэру Шеридану уже намного лучше. Вы передадите ему мои слова, мэм?
Судорожно вцепившись пальцами в перила, Олимпия молча смотрела на светловолосого мальчика, стоящего перед ней.
— Он называл меня Харландом, мэм, — сказал он, немного помолчав. — Вы, случайно, не знаете, кто это такой?
— Нет, — тихо ответила Олимпия. — К сожалению, не знаю.
— Я просто думал… может быть, вы знаете… и что, может быть, этот человек совершил что-нибудь выдающееся.
Олимпия заставила себя улыбнуться.
— Наверное, так оно и есть, — сказала она. Стивенсон опустил голову.
— Так вы передадите ему, мэм, что я вам сказал?
— Передам. Конечно, передам. Я пойду к нему прямо
