подобном.
– Гвендолин, ты не можешь здесь остаться. – Дориан пытался говорить спокойно.
– Мне здесь нравится. Я с первого же момента почувствовала себя дома.
– Здесь нездоровый климат. Даже в долинах часто бывает туман и…
– Бедняки не имеют возможности жить с больными родственниками на морских курортах. – Гвендолин наконец повернулась к мужу. – Людям на болотах нужна современная больница. И сырость этому не помеха. В Бате тоже сыро и прохладно, а больные едут туда на воды.
– Дартмур тебе не подходит, – возразил он. – Ты побыла здесь всего два месяца и…
Он провел рукой по волосам. «Скажи ей, – приказал он себе, – хватит притворяться». Она заболели из-за него, и он должен поговорить с ней, пусть даже без Эвершема.
Черт побери, доктору пора бы уже приехать сюда, он бы наверняка знал, что делать. Судя по его репутации, он талантливый опытный врач и заставил бы ее смотреть на вещи реально.
– Ты плохо себя чувствуешь, – продолжал Дориан. – Плохо ешь, плохо спишь, устала… и ведешь себя неразумно. Вчера ты дулась почти два часа, потому что ужин тебе показался «пресным».
– Она должна была положить специи. – Гвендолин нахмурилась и сжала кулаки. – Я послала за ними в Лондон и объяснила кухарке… про флегму, пищеварение, вывод лишней жидкости… а она выслушала и приготовила пюре.
Дориан вздохнул. Хоскинс уже разговаривал с кухаркой, и та сказала, что острые блюда вызывают у ее светлости несварение желудка, отчего миледи не спит по ночам.
Всем известно, что специи горячат кровь.
– Кухарка беспокоилась о тебе, – примирительно сказал Дориан. – Мы все о тебе беспокоимся.
– О, замечательно! Я близка к решению медицинской загадки, а никто не хочет мне помогать… Они вбили в свои тупые головы, что им надо беспокоиться. – Гвендолин подошла к столу. – Будь я мужчиной, все бы говорили, что я слишком увлеклась работой. Но поскольку я женщина, то это всего лишь фантазии и мне надо охладить кровь. Охладить! – Она стукнула кулаком по столу. – Что за примитивные, средневековые представления. Удивительно, что я вообще способна думать в такой атмосфере глупости и ненужных тревог. А я и без того не могу сосредоточиться в моем состоя… – Она быстро направилась к двери, объясняя на ходу:
– Мне нужен свежий воздух.
Но Дориан оказался у двери раньше и загородил ей дорогу.
– Гвен, там же идет дождь. А ты… – Он замолчал и нахмурился. Лицо у нее пылало, она тяжело дышала, как будто пробежала целую милю и… – Твое платье село после стирки. – Удивительно, как ты еще можешь дышать.
– Ничего удивительного, – сказала она, глядя в пол. – Все женщины в нашей семье быстро полнеют.
Я… беременна.
– О! – Дориан прислонился к косяку. – Понимаю. Да. Конечно.
Комната вдруг потемнела, закружилась, в желудке возникла какая-то тяжесть, глаза болели, в горле запершило, а сердце превратилось в снежный ком.
– Нет! – вскрикнула Гвендолин. – Не смей и думать сейчас о приступе!
Она бросилась к мужу, и тот инстинктивно обнял ее.
– Я счастлива. – Гвендолин прижалась головой к его ноющей груди. – Я хочу нашего ребенка. И я хочу. чтобы ты был здесь.
– О, Гвен.
– Это возможно. Еще только семь месяцев. – 0м слабо улыбнулась. – Я же не слониха, которой требуется больше двадцати месяцев.
Дориан выдавил хриплый смешок:
– Оказывается, у нас есть и кое-какое преимущество. Хвала Господу, что ты не слониха.
– Скоро я буду на нее похожа. Ты ведь не захочешь пропустить такое зрелище?
– Разумеется, нет, дорогая, – ответил Дориан, запуская пальцы в густые кудри жены. – Искушение слишком велико.
– Надеюсь. По мнению доктора Эвершема, настроение больного может существенно влиять на лечение. – Ее голос обрел прежнюю уверенность. – Мне не стоило так долго молчать, но первые недели беременности еще не дают окончательной гарантии, и я не хотела манить тебя пустыми надеждами. Предосторожность, конечно, излишняя, ведь у женщин в нашей семье практически не бывает выкидышей.
«Еще семь месяцев», – подумал Дориан. Ему определили меньший срок, а они прожили с Гвендолин уже два месяца.
Однако его состояние намного лучше, чем у матери.
Зрительные химеры не превратились в демонов, настроение довольно ровное. Никаких приступов черной меланхолии или необоснованных вспышек ярости и веселья. Только неистовый восторг при занятиях любовью, минуты спокойных раздумий и удовольствие от совместной работы с женой.
Согласно отчету Борсона, мать до конца не теряла способности говорить. Лишившись разума и живя в своем фантастическом мире, она продолжала разговаривать… иногда весьма хитро. Может, она не погрузилась бы в тот фантастический ад, если бы реальный мир предложил ей понимание, радость,
