ощущение того, что ты нужен и приносишь кому-то пользу. Возможно, она и жила бы дольше и умерла бы спокойнее.
«Еще несколько месяцев», – говорил себе Дориан.
Слишком долго. А как бы хотелось увидеть своего ребенка. Но все-таки он подарит Гвендолин малыша, который утешит ее и избавит от несколько сентиментального желания оплакивать мужа.
Тем не менее ее решение остаться здесь было плохим знаком. Гвендолин должна начать новую жизнь в новом месте, подальше от грустных воспоминаний. Ладно, когда приедет Эвершем, он уж направит свою ученицу на путь истинный.
Дориан крепко прижал к себе жену.
– Я постараюсь думать только о хорошем, – пообещал он.
– И поговори с кухаркой, – пробормотала Гвендолин где-то в области его воротника. – Напомни ей, кто в доме врач. Я велела приготовить к ужину карри… и поострее.
– Да, ворчунья. – Он поцеловал ее в волосы. – Но сначала посмотрим, что может сделать доктор Дориан, чтобы поднять тебе настроение.
Глава 7
За прошедшие десять дней Гвендолин не раз вспоминала тот разговор и методы, которые использовал муж, чтобы ее развеселить. Их он применял каждый день: поцелуями и ласками прогоняя раздражение жены, вознося ее сильными руками на небеса и даря неземное блаженство.
И сейчас в приемной доктора Нибонса она тоже вспоминала те чудесные мгновения, пытаясь сохранить хладнокровие, чтобы ненароком не обидеть врача, может, даже смертельно.
Это же не первое столкновение с медиками, а Дориан важнее, чем ее гордость.
– Я только хотела узнать, – примирительным тоном начала она, – насколько точно эти документы отражают причину болезни миссис Камойз.
Нибонс нахмурился, глядя на результаты вскрытия:
– В подобных случаях нельзя говорить о точности.
Диагноз обычно ставится на основании наблюдений и истории болезни. Миссис Камойз не злоупотребляла спиртным и не увлекалась опиумом, что исключает токсическую невменяемость. Ни до, ни во время болезни у нее не было лихорадки. Если бы она ударилась обо что-то головой, как вы полагаете, их семейный врач обязательно внес бы это в историю болезни.
– Может, он не знал? – настаивала Гвендолин.
– Бадж человек компетентный и, думаю, без труда распознал бы сотрясение мозга, если бы увидел.
– Но ведь он мог и не увидеть. У миссис Камойз были любовники. Вдруг это сделал кто-то из них. Если удар оказался не очень сильным, она могла и не вспомнить о нем. Вы не разговаривали с ее горничной? Слуги часто знают больше семейных тайн, чем врачи.
Сняв очки, Нибонс потер глаза.
– Странно, что лорд Ронсли до сих пор не в смирительной рубашке, – пробормотал он.
– Это и меня удивляет, иначе бы я не пришла сюда.
Ведь должно быть какое-то логическое объяснение, но я не могу его обнаружить.
– Видимо, мешают слишком буйная, я бы даже сказал, мелодраматическая фантазия и невнимание к очевидным фактам.
– Скажите мне, где я ошиблась.
Нибонс буквально швырнул ей отчет о вскрытии.
– Предположим, леди Ронсли, что ваша теория верна. Предположим, что болезнь миссис Камойз явилась следствием удара по голове, полученного задолго до первых симптомов безумия, вызванного травмой. Какая разница? Вам, кажется, не приходило в голову, что сын унаследовал характер, а вместе с ним и предрасположенность к пагубному образу жизни. Вы не приняли в расчет дегенеративную мораль вашего пациента, его иррациональное поведение и дикарскую внешность. Для нас не имеет значения, каким образом возникло начальное поражение, раз эти симптомы явно указывают на прогрессирующий распад личности.
Терпение у Гвендолин лопнуло.
– Мой муж никогда не был ни дегенератом, ни иррациональным, – возмущенно сказала она. – У него мощный инстинкт самосохранения, иначе он бы и месяца не выжил в трущобах Лондона, не говоря уже о годах. Не могу поверить, что вы, ученый, объявляете его сумасшедшим лишь на основании длины волос.
И она вышла с гордо поднятой головой.
Лорд Ронсли не знал, что его жена ссорилась с доктором Нибонсом в то время, когда по идее должна выбирать с Хоскинсом место для больницы и отчаянно спорить с ним, ибо слуге было приказано находить недостатки во всех предложенных вариантах и не отпускать хозяйку до пяти часов.
Не подозревая, что Гвендолин мчится домой, игнорируя попытки Хоскинса задержать ее, Дориан разговаривал в библиотеке с доктором Эвершемом, на удивление молодым и воспитанным человеком.
Внимательно прочитав записи Гвендолин, доктор изучающе взглянул на графа.
– Она права в отношении болезни вашей матери.
Схожие предположения возникли и у меня, когда я про читал ваше письмо и копии документов Борсона. – Эвершем улыбнулся. – У вас красивый почерк, милорд.
