– Считайте это сентиментальностью, – сказал босс.
Крафт обдумал ситуацию и укрылся за спасительной шизофренией.
– Все это не имеет ко мне отношения, – сказал он и вновь обрел свой прежний лоск.
– Почему?
– Потому, что я художник. И это главное мое дело.
– Непременно возьмите в тюрьму этюдник, – сказал босс и переключил внимание на Рези. – Вы, конечно, Рези Нот.
– Да, – сказала она.
– Доставило ли вам удовольствие ваше короткое пребывание в нашей стране?
– Какого ответа вы от меня ожидаете?
– Любого. Если у вас есть жалобы, я передам их в соответствующие инстанции. Знаете, мы пытаемся увеличить приток туристов из Европы.
– Вы говорите очень забавные вещи, – сказала она без тени улыбки. – Простите, я не могу ответить в том же духе. Сейчас не самое забавное время для меня.
– Жаль, – сказал босс небрежно.
– Вам не жаль, – сказала Рези. – Жаль только мне. Мне жаль, что мне незачем жить. Все, что у меня было, это любовь к одному человеку, а этот человек меня не любит. Жизнь его так поизносила, что он не может больше любить. От него ничего не осталось, кроме любопытства и пары глаз. Я не могу сказать вам ничего забавного, – сказала Рези. – Но я могу показать вам кое-что интересное.
Рези как будто прикоснулась пальцами к губам. На самом деле она сунула в рот капсулу с цианистым калием.
– Я покажу вам женщину, которая умирает за любовь.
И Рези Нот тут же упала мертвой мне на руки.
Глава сороковая.
Снова свобода…
Я был арестован вместе со всеми, кто находился в доме. Меня освободили в течение часа, я думаю, благодаря вмешательству Моей Звездно-Полосатой Крестной. Место, где меня содержали в течение этого короткого времени, была контора без вывески в Эмпайр Стейт Билдинг. Агент спустил меня на лифте и вывел на улицу, возвратив в поток жизни. Не успел я сделать и пятидесяти шагов, как остановился.
Я оцепенел.
Я оцепенел не от чувства вины. Я приучил себя никогда не испытывать чувства вины.
Я оцепенел не от страшного чувства потери. Я приучил себя ничего страстно не желать.
Я оцепенел не от ненависти к смерти. Я приучил себя рассматривать смерть как друга.
Я оцепенел не от разрывающего сердце возмущения несправедливостью. Я приучил себя к тому, что ожидать справедливых наград и наказаний так же бесполезно, как искать жемчужину в навозе.
Я оцепенел не от того, что я так не любим. Я приучил себя обходиться без любви.
Я оцепенел не от того, что Господь так жесток ко мне. Я приучил себя никогда ничего от Него не ждать.
Я оцепенел от того, что у меня не было никакой причины двигаться ни в каком направлении. То, что заставляло меня идти сквозь все эти мертвые бессмысленные годы, было любопытство.
Теперь даже оно угасло.
Как долго я стоял в оцепенении – не знаю. Чтобы я вновь начал двигаться, надо было, чтобы кто-то другой придумал для этого причину.
И этот кто-то нашелся. Полицейский на улице наблюдал за мной некоторое время, затем подошел и спросил:
– У вас все в порядке?
– Да, – сказал я.
– Вы стоите здесь уже давно.
– Знаю.
– Вы ждете кого-нибудь?
– Нет.
– Тогда лучше идите.
– Да, сэр.
И я пошел.
Глава сорок первая.
Химикалии…
От Эмпайр Стейт Билдинг я пошел к центру. Я шел пешком в Гринвич Вилледж, туда, где некогда был мой дом, наш с Рези и Крафтом дом.
Всю дорогу я курил сигареты и стал воображать себя светлячком.
Я встречал много других таких же светлячков. Иногда я первым подавал им приветственный красный сигнал, иногда они. Я все дальше и дальше уходил от подобного морскому прибою рокота и северного сияния огней сердца города.
Время было позднее. Теперь я ловил сигналы светлячков-сотоварищей, захваченных в ловушки верхних этажей.
Где-то, как наемный плакальщик, выла сирена.
Когда я наконец подошел к зданию, к своему дому, все окна были темны, кроме одного – окна в квартире молодого доктора Абрахама Эпштейна.
Он тоже был светлячком. Он просигналил, и я просигналил в ответ.
Где-то завели мотоцикл, будто разорвалась хлопушка.
Черная кошка перебежала мне дорогу перед входной дверью.
В парадном тоже было темно. Выключатель был испорчен. Я зажег спичку и увидел, что все почтовые ящики взломаны.
В темноте в неверном свете спички погнутые и пробитые дверцы почтовых ящиков напоминали двери тюремных камер в каком-то сожженном городе. Моя спичка привлекла внимание дежурного полицейского. Он был молодой и унылый.
– Что вы тут делаете? – спросил он.
– Я здесь живу, это мой дом.
– У вас есть документы?
Я показал ему какой-то документ и сказал, что живу в мансарде.
– Так это из-за вас все эти неприятности? – Он не упрекал меня, ему было просто интересно.
– Если хотите.
– Удивляюсь, что вы вернулись сюда.
– Я скоро снова уйду.
– Я не могу приказать вам уйти. Я просто удивляюсь, что вы вернулись.
– Я могу подняться к себе?
– Это ваш дом. Никто не может вам запретить.
– Благодарю вас.
– Не благодарите меня. У нас свободная страна, и все одинаково находятся под защитой. – Он сказал это доброжелательно. Он давал мне урок гражданского права.
– Вот так и нужно управлять страной, – сказал я.
– Не знаю, смеетесь ли вы надо мной или нет, но это правда, – сказал полицейский.
– Я не смеюсь над вами, клянусь, что нет. – Мое клятвенное уверение удовлетворило его.
– Мой отец был убит на Иводзима13.
– Сочувствую.
– Полагаю, что там погибли хорошие люди и с той, и с другой стороны.
– Думаю, что правда.
– Думаете, будет еще одна? – Что – еще одна?
– Еще одна война.
– Да, – сказал я.
