Милюков.
Гучков помалкивал о форме будущей власти, занимаясь текущими делами. Он как будто надеялся вместе с группой заговорщиков перехватить царский поезд на глухой станции в Новгородской губернии и заставить царя отречься от престола. Были и другие варианты — совершить дворцовый переворот при помощи кавалергардов. Или «морской план» — силами гвардейского экипажа, охранявшего Ставку, принудить Николая II отказаться от власти, а царицу заманить на военный корабль и. вывезти из России. Был выдвинут и другой проект — усадить царя в самолет, увезти в лес и там пусть он подпишет отречение, или, по словам Керенского, — разбомбить с воздуха царский! автомобиль при проезде его по дороге на фронт.
В общем,наговорено было много вздора. Дело упиралось в исполнителя. Челноков в беседе с Милюковым довольно метко охарактеризовал практическую сторону заговоров: «Никто об этом серьезно не думал, а шла болтовня о том, что хорошо бы,. если бы кто– нибудь это устроил». Но все же склонялись к мысли о том, что единственный человек — Гучков.
Хотя многое точно установить невозможно, главное ясно — в последние недели самодержавия на Гучкова сделали ставку масоны. По их линии несомненно были объединены оба заговора—гучковский и львовский. Было отдано предпочтение первому. Об разевались конспиративные комитеты. Когда в эмиграции в двадцатые годы Милюков узнал об этом, он написал: это сообщение «является для меня, к моему стыду как историка революции, совершенно неожиданным. Впредь до более авторитетного подтверждения я остерегусь вносить этот факт в текст моей истории».
Сам Гучков впоследствии признавал, что он подыскивал нужную для переворота воинскую часть, работая в составе «комитета трех» с Некрасовым и Терещенко. Они предложили ему как создать этот комитет, так и войти в него. Параллельно с этим комитетом существовали другие, о которых стало известно от лиц, отказавшихся войти в них. Так, Н.П. Астров рассказывал, что Некрасов упорно, но безуспешно вербовал его дополнить до «пятерки», в которой уже состояли Керенский, Терещенко, Коновалов и сам Некрасов.
Шульгин в двадцатые годы рассказал, как в январе 1917 года некто Н. начал его вербовать в некую организацию. Шульгин не назвал тогда имени вербовавшего, но из описания ясно, о ком шла речь, — «у него на моложавом лице всегда были большие розовые пятна — не знаю – от чахотки или от здоровья». То был, конечно, Н.В.Некрасов. «Он начал издалека, – вспоминал Шульгин, – и, так сказать, экивоками. Но я его понял. Он зондировал меня насчет того, о чем воробьи чирикали за кофе в каждой гостиной, т.е. о дворцовом перевороте… Н. говорил о том, что государственный корабль в опасности… и поэтому требуются особые, исключительные меры для спасения экипажа и драгоценного груза». Шульгин, развивая аналогию, сказал, что принадлежит не к «шлюпочникам», а к «суденщикам». Первые при корабле крушении зовут в шлюпки, вторые предлагают остаться на корабле, указывая, что в девяти случаях из десяти шлюпки гибнут, остается один шанс, такой же, как на гибнущем корабле. Шульгин еще раз подчеркнул, что он «суденщик», и собеседники решили о разговоре забыть.
Те, кто входил в масонскую организацию, горой стали за дворцовый переворот. Они двигали заговор только в этом направнении. Меньшевики Н.С.Чхеидзе, А.И.Чхенкелия, М.Д.Скобелев, а также А.Ф. Керенский, все масоны, одобрили этот образ действия и ради его успеха делали все, зависевшее от них, чтобы парализовать развитие массового движения в стране. Хатисов перед поездкой на Кавказ к Николаю Николаевичу получил наказ еще от Чхеидзе — передать Джордании и другим грузинским меньшевикам — всеми силами удерживать рабочих от выступлений. Вероятно, в этом разгадка испуга Чхеидзе, подмеченного Милюковым перед «солдатским бунтом» в первые дни февральской революции. Для Чхеидзе, сжившегося с мыслью, что все решит дворцовый переворот, приход революции был крушением сокровенных надежд.
Методы, которые масоны хотели применить при управлении страной, произвели впечатление на В.Б. Станкевича (впоследствии комиссар Временного правительства при Ставке): «В конце января месяца, — говорил он, – мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с Керенским. Речь шла о возможностях дворцового переворота. К возможностям народного выступления все относились определенно отрицательно, боясь, что раз вызванное, народное массовое движение может попасть в крайне левое русло, и это создаст чрезвычайные трудности в ведении войны. Даже вопрос о переходе к конституционному режиму вызывал серьезные опасения и убеждение, что новой власти нельзя будет обойтись без суровых мер для поддержания порядка и недопущения пораженческой пропаганды».
О суровых мерах стало подумывать и царское правительство. В последние месяцы царствования Николая II ясно обозначился курс вправо. Дело оставалось за малым — подыскать человека, который выполнил бы предначертания монарха, обуздав нараставшее возмущение в стране. Царю представлялось, что дело в людях. Только что назначенный премьер уже не устраивал его. В середине декабря 1916 года Николай II пишет: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь, как Треп(ову). Но раньше всего надо найти ему преемника, а потом вытолкать его, — после того как он сделает грязную работу. Я подразумеваю – дать ему отставку, – когда он закроет Думу. Пусть вся ответственность и все затруднения падут на его плечи, а не на плечи того, который займет его место».
И тут же монарх перечеркнул собственный августейший план, назначив на рубеже 1916 — 1917 гг. премьером князя Н.Д. Голицына. Князь, вызванный на аудиенцию к императору, опешил — он не знал за собой тяги к высокой государственной деятельности. Голицын молил Николая II только об отставке, ибо полагал, что уже надорвался на поприще служения престолу – с 1915 года он ведал Комитетом помощи русским военнопленным. Но царь не слушал, он легкомысленно верил, что, прикрываясь импозантной фигурой старого вельможи, шустрый Протопопов справится с «революционерами», то есть думцами.
Протопопов действительно развил бурную деятельность, частично карательную. Он добился выведения Петроградского округа из подчинения Северному фронту. Протопопов не доверял командующему фронтом Рузскому и считал, что в случае революционных выступлений в столице их легче подавить,если округ будет независим от фронта. Министерство внутренних дел потребовало от властей на местах пресекать постановку политических вопросов на земских собраниях и в городских думах. Полиция стала арестовывать членов рабочих групп военно-промышленных комитетов.
Но правительство не могло никак выработать четкого курса в отношении оппозиции в правящих кругах. Николай II распорядился заготовить «на всякий случай» манифест о роспуске Думы, а тем временем государственный механизм разлаживался на глазах. В самом Министерстве внутренних дел ушли в отставку два товарища министра, не желавшие больше работать с Протопоповым. 5 января 1917 года «Русские ведомости», внешне скорбно, но внутренне торжествуя, сообщили: «Бюрократия теряет то единственное, чем она гордилась и чем старалась найти искупление своим грехам, — внешний порядок и формальную работоспособность».
Растерянность овладела и широкой буржуазной оппозицией. В стране определенно нарастали грозные события. А кто охранит власть имущих? Шульгин попал на совещание, где «были все» — видные деятели Думы, земцы. Мелькали лица Гучкова, Некрасова, князя Львова, но было множество других, собрание никак не носило узкого характера.
«Сначала разговаривали «так», потом сели за стол. Чувствовалось что-то необычное, что-то таинственное и важное… Я не понял в точности. Но можно было догадываться. Может быть, инициаторы хотели говорить о перевороте сверху, чтобы не было переворота снизу. А может быть, совсем другое. Во всяком случае, не решились. И, поговорив, разъехались. У меня было смутное ощущение, что грозное близко. А эти попытки отбить это огромное были жалки. Бессилие людей, меня окружавших, и свое собственное в первый раз заглянуло мне в глаза. И был этот взгляд презрителен и страшен… Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских скамей в министерские кресла при условии, чтобы императорский караул охранял нас…
Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала у нас кружилась голова и немело сердце».
Вероятно, так представлялось дело непосвященным, но бок о бок с ними были те, кто знал, — российские масоны. Они отделывались общими фразами на многолюдных сборищах и неукоснительно хранили тайну своих планов. Нет сомнения, что только они в правящей верхушке России выступали сплоченной ячейкой, имея достаточно четко проработанный замысел.
Что могло противопоставить самодержавие? 14 февраля Дума возобновила свои заседания. Первый день работы ознаменовался выступлениями, острие которых было направлено против власти. На
