— Сможем! — ответил голос, услышанный Метробием при его пробуждении. — Арторикс отправится завтра…
При этом имени Метробий узнал голос говорившего: это был ни кто Другой, как Спартак, и Метробий понял сразу, о чем здесь говорили.
— Арторикс завтра отправится в Равенну, — продолжал Спартак, — и предупредит Граника, чтобы он держал наготове своих пять тысяч двести гладиаторов, которые образуют первый легион нашего войска Вторым будет тот, которым будешь командовать ты. Крикс; он состоит из семи тысяч семисот пятидесяти членов нашего Союза, живущих в Риме. Третьим и четвертым будем командовать я и Эномай; они составятся из десяти тысяч гладиаторов, находящихся в школе Лентула Батиата в Капуе.
— Двадцать тысяч построенных в легионы гладиаторов! — воскликнул с диким выражением радости громким голосом Эномай. — Двадцать тысяч!.. Здорово!.. Клянусь богами ада!.. Здорово!.. Бьюсь об заклад, что мы увидим, как застегиваются доспехи на спинах гордых легионеров Суллы и Мария.
— Прошу вас — из сострадания к нашим угнетенным родным странам, ради успеха нашего дела, ради святой верности, нас соединяющей, — сказал Спартак, — будьте осторожны и благоразумны. Не будем рисковать внезапным крушением дела Всякая несвоевременная вспышка смелости в данном случае была бы непростительным преступлением В течение пяти дней вы услышите о первых наших выступлениях и узнаете о том, что Капуя в руках восставших. Хотя Эномай и я соберем наши отряды в деревне, тем не менее, как только представится возможность, мы попытаемся нанести смелый удар по столице Кампаньи; тогда вы, как в Равенне, так и в Риме, соберите все ваши силы и выступайте на соединение с нами. До того момента, пока Капуя не восстанет, пусть среди вас внешне как и прежде царят мир и спокойствие.
Последовала оживленная и беспорядочная беседа, в которой приняли участие все собравшиеся здесь гладиаторы, представлявшие верховный штаб Союза угнетенных.
Обменявшись между собою предостережениями, словами ободрения и надежды, братскими приветами, гладиаторы стали расходиться. Все, оживленно беседуя, пошли в ту сторону, где находился Метробий, но Спартак, окликнув их, сказал:
— Братья, не все в одну сторону! Идите по двое или по трое и на расстоянии пятисот — шестисот шагов друг от друга. Возвращайтесь в город одни через Цестиев мост, другие — через Сублицийский, третьи — через Эмилиев.
И в то время как гладиаторы, повинуясь полученному приказу, уходили из леса разными дорогами, Спартак, проходя мимо дерева, у которого притаился дрожавший Метробий, сказал Криксу, сжимая его правую руку своей правой рукой:
— С тобой мы увидимся позже, в полночь, у Лутации Одноглазой, и ты мне тогда скажешь, можно ли будет рассчитывать на прибытие в течение пяти дней обещанного груза оружия.
— Я как раз иду повидаться с погонщиком мулов, который обещал мне переправить возможно скорее этот груз.
— Э! — воскликнул презрительно Эномай. — К чему нам эти доспехи? Наша клятва, наши мечи, наша храбрость — вот наши доспехи.
Крикс удалился, направляясь быстрым шагом к Цестиеву мосту; Спартак, Эномай и Арторикс повернули к Сублицийскому.
«Вот так штука! — думал между тем Метробий, делаясь все храбрее по мере того, как удалялись гладиаторы. — Вот так штука.. Какая буря собирается над республикой! Двадцать тысяч вооруженных гладиаторов… Этого вполне достаточно, чтобы вспыхнула вторая война рабов, как это было в Сицилии… И еще хуже.., так как этот Спартак силою духа и предприимчивостью много выше Эвна, сирийского раба, командовавшего сицилийскими рабами… Да, само провидение привело меня в этот лес… Всемогущие боги, очевидно, выбрали меня своим орудием, чтобы спасти республику от гибели… Именно так… Разве не пригодились когда-то гуси для такого же дела?.. Почему же я не гожусь? Тьфу! И придут же в голову такие сравнения с пьяных глаз!»
И Метробий, очень обиженный тем выводом, к которому его привело это сопоставление, поднялся с земли и сделал несколько нерешительных шагов по лесу, чтобы удостовериться, все ли гладиаторы действительно ушли и не остался ли кто-нибудь из них сторожить это место.
Тут же он вспомнил о Цезаре, ожидавшем его к ужину к часу сумерек; уже приближался час полуночи. Метробий был огорчен, но сейчас же подумал, что как только ему можно будет безопасно выйти из рощи богини Фуррины, он поспешит к Цезарю и расскажет ему эту огромной важности тайну. Раскрытие такого заговора, подумал комедиант, заставит Цезаря простить ему опоздание Убедившись, что все гладиаторы удалилась, Метробий вышел из рощи и быстрым шагом направился к Цестиеву мосту, рассуждая про себя, что не будь он пьян, он наверное не попал бы в лес Фуррины в час собрания гладиаторов, что поэтому он должен благословлять и выпивку и свою привычку напиваться; даже то самое велитернское из таверны Ускулапа, которое он только что проклинал, казалось ему теперь божественным.
Рассуждая таким образом, он пришел к дому Цезаря и, войдя, приказал передать ему, что просит его сейчас же придти в библиотеку, чтобы сообщить необыкновенно важный факт, от которого, быть может, зависят судьбы Рима.
Сперва Цезарь не придал никакого значения словам Метробия, которого он считал пьяницей и пустомелей, но подумав, решил все-таки выслушать его. Извинившись перед гостями, он прошел в библиотеку, где Метробий в кратких и взволнованных словах рассказал ему о заговоре гладиаторов.
Это показалось Цезарю странным. Он забросал комедианта вопросами, чтобы удостовериться в том, не было ли рассказанное происшествие галлюцинацией пьяного человека; но убедившись в противном, нахмурил брови и стоял несколько мгновений, погруженный в глубокое раздумье. Затем, встрепенувшись, как человек принявший решение, он сказал Метробию с улыбкой недоверия:
— Признайся, что от твоего рассказа за милю несет сказкой, а сказка, мне кажется, сложилась от чрезмерных возлияний велитернского в таверне Эскулапа.
— Что мне не в меру нравится велитернское, особенно, когда оно хорошее, о божественный Юлий, — сказал Метробий, — я не буду отрицать, и что сегодня вечером голова у меня была не в порядке, оспаривать тоже не буду. Но что касается слов, слышанных мною в, лесу Фуррины, то могу поклясться, что я слышал их точно, одно за другим так, как я их тебе передал, ибо к этому времени хороший сон и свежий воздух Яникульского холма совсем привели меня в себя. Так неужели ты захочешь оставить республику в такой серьезной опасности и не предупредишь консулов и Сенат?
Цезарь стоял с опущенной головой, все еще задумавшись.
— Каждый миг увеличивает серьезность положения.
А Цезарь молчал.
Замолчал и Метробий, хотя по его позе и судорожным движениям было видно, что его волнует «патриотическое» нетерпение. Через минуту он спросил:
— Ну, так как же?..
Цезарь поднял голову и ответил:
— О том, действительно ли нашему отечеству угрожает серьезная опасность, я хотел бы судить сам, Метробий!
— О, божественный Юлий!.. Тебе, если ты пожелаешь, я охотно уступлю заслугу открытия этого заговора, гак как я знаю и твердо верю, что Кай Юлий Цезарь по величию своей души всегда сумеет доказать свою признательность.
— Благодарю тебя, Метробий, и за чувства и за предложение. Но не для извлечения выгоды из секрета, который случай дал тебе в руки, я хотел бы проверить положение вещей, а для того, чтобы решить, как лучше поступить при таких важных обстоятельствах, Метробий кивнул в знак согласия, и Цезарь добавил:
— Иди в триклиний и жди меня там, но не проболтайся никому! Понимаешь меня — никому, Метробий, — ни о том, что ты слышал в лесу Фуррины, ни о том, о чем мы с тобой здесь говорили. Никто не должен знать, куда я вышел в эту минуту. Через час я вернусь обратно, и тогда мы обсудим, что следует сделать для блага нашей родины.
— Я сделаю все, как ты мне приказал. Цезарь…
— И ты будешь доволен, так как я умею быть признательным, а в книге судеб не написано, что Кай Цезарь умрет с челом, увенчанным только простыми лаврами, даруемыми на бегах в цирке.
