кого.., как.., где.., потому что в общем.., если бы дело было против известного врага.., в открытом поле.., я знал бы, что делать.., что я умел бы делать.., но…
Его путанное красноречие иссякло. Как он ни искал, почесывая сперва ухо, потом нос, других слов, чтобы закончить свою речь, так ничего и не придумал; и, вопреки правилу грамматики, этим словом «но» бедный префект закончил свою речь.
Трибун Сервилиан улыбнулся; он хорошо знал характер префекта и понимал его затруднение. Для того, чтобы выручить префекта и в то же время сделать все, что он сам наметил, трибун сказал:
— Я думаю, что можно принять только один план для ликвидации заговора этого сброда: стеречь и защищать залы, где хранится оружие, запереть ворота школы и охранять их, чтобы помешать бегству гладиаторов, загородить все улицы и выходы в город. Обо всем этом я уже позаботился.
— И ты отлично сделал, доблестный Сервилиан, позаботившись об этом, — сказал с важным видом префект, очень довольный тем, что трибун своей предусмотрительностью избавил его от хлопот давать распоряжения и от ответственности за них.
— Теперь, — добавил Сервилиан, — у меня остается около ста пятидесяти легионеров. Соединив их с храбрыми милиционерами города, я мог бы решительно выступить против бунтовщиков, заставить их разойтись, рассеяться и вернуться в их клетки.
— Очень хорошо, превосходно задумано! Это как раз то, что я хотел предложить! — воскликнул Меций Либеон, которому казалось невероятным, что Сервилиан возьмет на себя руководство военной операцией.
— Что касается тебя, мудрый Либеон, то так как ты желаешь принять прямое участие в действиях…
— О.., когда ты здесь.., храбрый и опытный в сражениях, хочешь, чтобы я претендовал.., о, нет.., никогда не будет, чтобы я…
— Так как ты этого желаешь, — продолжал, прерывая префекта, трибун, — ты можешь остаться с сотней этих капуанских солдат у ворот школы Геркулеса, отстоящих отсюда на два выстрела из лука, чтобы охранять вместе с поставленными уже там легионерами выход…
— Но.., ты понимаешь, что.., в конечном счете, я человек тоги.., но тем не менее.., но если ты думаешь, что…
— А, я понимаю тебя: ты желал бы принять участие в схватке с этой чернью, к которой мы, может быть, будем вынуждены.., но все же охрана этих ворот является важным делом, и поэтому я прошу тебя принять на себя это задание.
И вполголоса, быстро проговорил почти на ухо Либеону:
— Ты не подвергнешься никакой опасности. Затем продолжал громко:
— Впрочем, если ты думаешь распорядиться иначе…
— Но нет.., нет… — сказал, несколько осмелев, Меций Либеон. — Иди разогнать бунтовщиков, иди, храбрый и прозорливейший юноша, я же пойду с сотней воинов к указанному мне посту, и если те попытаются выйти оттуда.., если они придут атаковать меня.., вы увидите.., они увидят.., им плохо придется.., хотя.., в конце концов, я человек тоги.., но я еще помню свои юношеские военные подвиги.., и горе этим несчастным…
Так бормоча и храбрясь, он пожал руку Сервилиану и в сопровождении солдат, поступивших в его распоряжение, направился к доверенному ему посту, скорбя в глубине души о печальном положении, в которое его поставили безумные бредни этих десяти тысяч мятежников.
Тем временем гладиаторы, колеблясь между надеждой и отчаянием, все еще оставались во дворах, в ожидании приказаний начальников, которые, вооружившись факелами, готовились овладеть во что бы то ни стало складом оружия в школе Геркулеса; вход в эту залу охранялся пятидесятью легионерами и рабами, решившимися защищать дверь от мятежников ценою жизни.
Но в ту минуту, когда Спартак, Эномай и их товарищи готовы были ворваться в коридор, который вел к зале с оружием, звук труб нарушил тишину ночи и печально пронесся по дворам, где собрались несчастные гладиаторы.
— Тише! — воскликнул Спартак, останавливая своих товарищей и приготовившись слушать.
Действительно, вслед за звуками труб раздался голос общественного глашатая, который от имени римского Сената требовал, чтобы бунтовщики разошлись и возвратились в свои камеры, предупреждая, что в случае неповиновения они будут разогнаны военной силой республики.
Объявление глашатая, как будто повторенное эхом соседних гор, уныло повторялось другими глашатаями у входов во все дворы, где находились гладиаторы.
Спартак с мрачным и страшным лицом, с глазами, опущенными б землю, постоял один миг, собираясь с мыслями, как человек, советующийся сам с собой. Наконец он обратился к своим товарищам и сказал достаточно громко, чтобы быть услышанным ими:
— Если атака, которую мы теперь предпримем, чтобы войти в соседнюю залу с оружием, удастся, то хранящихся там мечей хватит для того, чтобы завладеть остальными складами школы, и мы победим. Если же атака не удастся, нам останется только один выход для того, чтобы наше дело свободы не погибло окончательно. Старшие центурионы из обоих легионов должны отсюда уйти и вернуться к нашим товарищам. Если через четверть часа они не услышат звуков нашего гимна свободы, пусть предложат всем молча разойтись и вернуться в камеры: это будет знаком, что мы не смогли захватить оружие. Мы же в этом случае свалим на землю и подожжем калитку, находящуюся на расстоянии половины выстрела из лука от ворот школы Геркулеса и, добравшись до трактира Ганимеда, вооружимся там, чем можно, преодолеем все препятствия, какие встретятся, и в количестве ста, шестидесяти, тридцати, словом, все кто из нас останется в живых, разобьем лагерь на горе Везувии, подняв там знамя свободы. Туда по самым коротким дорогам, безоружные или вооруженные, группами или поодиночке пусть соберутся все наши братья; оттуда начнется война угнетенных против угнетателей.
И после очень короткой паузы, видя, что два старших центуриона не решались оставить место, где в данный момент была наибольшая опасность, он сказал:
— Армодий, Клувиан, именем верховного штаба приказываю вам идти!
Оба молодых человека наклонили головы и, скрепя сердце, удалились в разные стороны.
Тогда Спартак, повернувшись к своим товарищам, сказал:
— А теперь.., вперед!
И вместе с Эномаем, войдя первым в коридор, где находилась зала с оружием, с быстротой молнии бросился на легионеров, начальник которых, однорукий и одноглазый ветеран кричал:
— Вперед!.. Ну, вперед!.. Гнусные гладиаторы!.. Впер… Но он не смог кончить, так как Спартак, протянув во всю длину руку, вооруженную пылающим длинным факелом, ударил его в рот.
Старый ветеран испустил страшный крик и отступил. Солдаты тщетно старались поразить Эномая и Спартака, которые, действуя с яростью отчаяния неожиданным оружием, напирали на них и оттесняли от дверей склада.
В это время легионеры, под предводительством Тита Сервилиана, и капуанские милиционеры, разделенные на два отряда, под начальством центурионов, двинулись одновременно на три двора и начали метать дротики на безоружных, столпившихся в кучи гладиаторов.
Это был ужасный момент. Гладиаторы, страшно рыча и наполняя воздух проклятьями, гонимые этим густым дождем копий, отступали к разным выходам из двора, крича как бы в один голос:
— Оружия!.. Оружия!.. Оружия!..
Но дождь дротиков продолжал падать. Скоро отступление гладиаторов стало паническим, превратилось в бегство.
Тогда началась давка у выходов, толкотня в коридорах; гладиаторы укрывались в камерах, душили, топтали друг друга; послышались ругательства, дикие крики, просьбы и мольбы, стоны раненых и умирающих.
Избиение гладиаторов в первых трех дворах и их бегство имели непосредственным следствием панику и упадок духа в когортах, собравшихся на остальных дворах: ряды гладиаторов начали быстро приходить в расстройство. Имея оружие, гладиаторы могли бы сражаться, умереть все до одного или одержать полную победу, а будучи обречены безоружными на избиение, эти люди не могли и не хотели оставаться вместе даже четверть часа и думали только о личном спасении.
