простыми темно-синими чепраками.
Несколько рабов, оставшихся на вилле вследствие своей старости, а страхе толпились, с факелами в руках, v входа в дом.
— Коня! — приказал им Спартак.
Трое или четверо из этих стариков поспешно побежали в соседние конюшни, вывели оттуда вороного и подвели Спартаку. Он вскочил на него и, приблизившись к старику-домоуправителю, спросил его:
— Как имена твоих сыновей?
— О знаменитый Спартак! — ответил плаксиво старик. — Не поставь в вину им мои необдуманные слова, сказанные вчера утром…
— Низкий раб! — закричал в негодовании фракиец. — Неужели ты меня считаешь таким же подлым трусом, как ты сам? Если я спрашиваю мена доблестных юношей, отцом которых ты недостоин быть, то лишь затем, чтобы позаботиться о них.
— Прости меня.., славный Спартак… Аквилий и Ацилий их имена.., сыновья Либедия. Возьми их под свое покровительство, великий вождь, и да будут тебе благоприятствовать боги и Юпитер…
— В ад низких льстецов! — закричал Спартак. И, пришпорив своего коня, воскликнул, обращаясь к своим кавалеристам.
— В галоп!
Отряд, следуя за Спартаком, пустился галопом по аллее и быстро выехал за ограду виллы.
Старые слуги семейства, Мессалы стояли некоторое время на площади, безмолвные и изумленные и только тогда начали приходить в себя от страха, когда услыхали, что топот лошадей совсем затих.
Велико было горе Валерии, когда она, придя, благодаря стараниям ее рабынь, в себя, узнала, что Спартак уехал.
А Спартак в это время беспрерывно пришпоривал своего коня, точно конь мог унести его от мучительных забот и избавить от тревог.
Быстрота, с которой он, сам не замечая этого, пустил своего скакуна, была так стремительна, что хотя кавалеристы гнали своих лошадей во всю мочь, он опередил их на два выстрела из самострела.
Он думал о Валерии, о том, как она очнется, о горе, которое ее охватит, и о ее слезах. Судорожным, невольным движением он вонзил шпоры в живот коня, который, с дымящимися ноздрями, с тяжело дышащей грудью, с гривой, развевающейся по ветру, продолжал пожирать пространство.
Несчастный старался изгнать образ Валерии из своих мыслей. Но тогда он вспоминал о Постумии, об этой очаровательной девочке, резней, милой, понятливой, белокурой, розовой, счастливой, которая во всем, кроме черных как у матери глаз, была точным его портретом. Какая она красавица!.. Как мила!.. Как ласкова!.. Ему казалось, что она радостно протягивает к нему свои пухлые рученки, и его терзала мысль, что он, вероятно, больше ее не увидит. Он продолжал бессознательно, невольно терзать шпорами окровавленные бока своего бедного коня.
Так продолжалось бы и дальше, и кто знает, где остановились бы конь и седок, если бы, к счастью для обоих, новые мысли не мелькнули неожиданно в голове Спартака.
А вдруг Валерия не очнулась? А вдруг, узнав о его внезапном отъезде, она снова упала в более тяжелый обморок?.. А вдруг она в этот момент была уже серьезно больна?.. А вдруг — это было невозможно, не могло, не должно было быть! — но если к величайшему его несчастью любимая женщина…
При этой мысли, жестоко стиснув коленями бока лошади, он сильно дернул за повод и сразу остановил благородное животное.
Скоро к нему подъехали его товарищи и остановились возле него.
— Мне необходимо вернуться на виллу Мессалы, — сказал он мрачным голосом, — а вы поезжайте в Лабик.
— Нет!..
— Никогда! — ответили сразу почти все кавалеристы.
— А почему?… Кто мне помешает?..
— Мы! — сказало несколько голосов.
— Наша любовь к тебе! — проговорил еще один.
— Твоя честь! — заметил третий.
— Твои клятвы, — закричало четыре-пять голосов.
— Наше дело, которое погибнет без тебя!
— Долг!.. Долг!..
И здесь раздался общий ропот, смешанный шум голосов и единодушные просьбы.
— Но вы не понимаете, клянусь всемогуществом Юпитера, что там находится женщина, которую я обожаю и которая, может быть, умирает от горя.., и что я не могу…
— Если к несчастью — да избавят от этого боги! — она умерла, тебе не спасти ее, только себя погубишь; если же то, чего ты боишься, не произошло, то, чтобы вы оба успокоились, направь к ней посланца, — сказал с выражением уважения и любви в голосе декурион.
— Значит, я должен бежать от опасностей и подвергнуть им другого, вместо себя?.. Клянусь всеми богами Олимпа, никогда обо мне не посмеют сказать такой гнусности!
— Я без всякого риска вернусь на виллу Мессалы. — сказал громко и решительно один из кавалеристов.
— А как ты это сделаешь?.. Кто ты?..
— Я — твой верный почитатель, человек, готовый отдать за тебя свою жизнь, — ответил всадник, направляя своего коня через ряды товарищей, чтобы подъехать к Спартаку.
— И ничем не рискую, — продолжал он, приблизившись к вождю, — так как я латинянин и хорошо знаю местность и язык страны. В первом же крестьянском доме, который мне попадется, я обменяюсь одеждой с одним из крестьян и пойду на виллу Валерии Мессалы. Я вернусь к тебе много раньше, чем ты прибудешь в Нэлу, и доставлю точные вести от нее.
— Но ты.., я не ошибаюсь, — сказал Спартак, — ты Рутилий, свободнорожденный.
— Верно, — ответил тот, — я — Рутилий, и очень рад и горжусь, Спартак, что среди десяти тысяч гладиаторов ты меня узнаешь. Ты меня не забыл.
Рутилий был храбрый и осторожный юноша, и на него можно было положиться. Поэтому, уступив, в конце концов, просьбам своих солдат, Спартак согласился на предложение латинянина. Снова пустившись в путь во главе отряда, он очень быстро добрался до одной маленькой дачки, где написал на дощечке страстное письмо Валерии на греческом языке и отдал его юноше, который обещал лично передать письмо в руки Валерии.
С душой менее тревожной и с несколько успокоенным умом, Спартак в сопровождении отряда гладиаторов направился в Лабик.
На заре он достиг места, где Мамилий со своими двумястами пятидесятые кавалеристами в тревоге ждал его. Он доложил вождю, что их прибытие в Лабик навело на окрестных жителей сильный страх; поэтому будет разумным не ожидать здесь до вечера, а немедленно двинуться по направлению к Аквинуму.
Спартак согласился с благоразумным мнением Мамилия и, не теряя времени, выступил из маленького лагеря при Лабике. Проскакав весь день и следующую ночь, он на рассвете прибыл на совершенно измученных лошадях в Алатри, где приказал своей кавалерии сделать привал, разрешив ей отдых на весь этот день. А в следующую ночь он быстрым маршем направился в Ферентинум, куда прибыл спустя два часа после восхода солнца. Здесь он узнал от нескольких дезертиров из римского легиона, которые ушли к гладиаторам из Норбы, где стоял лагерем Вариний, что жители Лабика поспешили к Варинию сообщить ему о присутствии отряда конных гладиаторов возле Тускулума. Претор вследствие этого разделил свою кавалерию на две части по пятьсот человек в каждой; одну направил в погоню за врагами, добравшимися до Тускулума, другую — в Ферентинум, чтобы отнять у гладиаторов возможность вернуться в аквинский лагерь в закрыть всякий путь к спасению.
Поэтому Спартак немедленно покинул Ферентинум и не дал отдыха своим товарищам, пока не достиг Фрегелл; отсюда в полночь он двинулся по направлению к Аквинуму, куда и прибыл на рассвете.
Вечером сюда же прискакал Рутилий, доставив фракийцу успокоительные известия о здоровьи Валерии, которая на письмо Спартака ответила очень страстным, хотя и полным упреков письмом.
Валерия писала своему возлюбленному, что с этого дня через старика домоуправителя Либедия она
