Неужели ты веришь, что он поехал только для этого?
— Но если…
— Это вы можете верить хитрому и коварнейшему человеку… Но не я, которая отлично поняла, что посланец отправился в Рим, чтобы возобновить переговоры, начатые лично с самим консулом.
Эномай опять заходил по палатке.
— И если бы это было не так, то почему посылать Рутилия, именно Рутилия, латинянина и свободнорожденного? Эномай ничего не ответил.
— И почему после таинственной смерти Рутилия, не сказав ни слова вам, таким же вождям как он сам, Спартак послал своего верного Арторикса, переодетого скоморохом? Почему именно Арторикса, любовника своей сестры Мирцы? Почему не другого?.. И почему, когда Арторикс вернулся из Рима, он пожелал, чтобы вы решили во что бы то ни стало покинуть Италию.
Эномай остановился.
— Разве все это было естественно, логично, правильно и честно?.. — сказала после некоторой паузы Эвтибида. — Как?.. Рим, исчерпавший все силы, не может более найти легионов для того, чтобы сопротивляться Серторию в Испании, Митридату в Азии, а мы в этот страшный для Рима момент, имея семьдесят тысяч хорошо обученных, превосходно вооруженных воинов, вместо того, чтобы идти на неприятельский город, бежим от него?… Разве это логично?
Эномай стоял неподвижно и только время от времени медленно качал головой.
— Лентул, Геллий, две армии… Это выдуманные Спартаком басни для того, чтобы оправдать это позорное и непонятное бегство, чтобы скрыть от глаз обманутых людей страшное и слишком очевидное предательство… Геллий… Лентул.., и их армии! — продолжала как бы сама с собой рассуждать девушка. — Почему на разведку о движении предполагаемого войска Лентула он лично отправился с тысячей всадников и почему для наблюдения за воображаемым войском Геллия он послал опять Арторикса? Почему всегда этот его Арторикс?.. Почему он не послал кого-либо из вас?..
— Ты права.., к сожалению… ты права… — прошептал едва внятно Эномай.
— О, клянусь всеми богами небесных сфер! — вскричала с страшной энергией Эвтибида. — Проснись же, наконец, от рокового сна, в котором тебя убаюкивает предатель! И если ты желаешь еще других доказательств предательства, которые могли толкнуть на измену этого человека, вспомни, что он безумно любит римскую патрицианку, Валерию Мессалу, вдову Суллы. Ради нее, ради своей любви он предаст вас всех римскому Сенату, который в благодарность даст ему в жены любимую им женщину, а вместе с нею — виллы, богатство, почести и величие…
— Правда!.. Правда!.. — закричал Эномай, теперь окончательно убежденный этим роковым скоплением улик, явно доказывавших предательство фракийца. — Измена Спартака очевидна!..
Эвтибида, глаза которой засверкали жестокой радостью, подошла еще ближе к германцу и быстро, настойчиво, задыхающимся голосом воскликнула:
— Скорей же! Чего ты еще ждешь?… Разве ты хочешь, чтобы тебя с твоими верными германцами завлекли в какое-нибудь горное ущелье, где вы поневоле должны будете позорно сложить оружие, не имея возможности сражаться? Разве ты хочешь, чтобы вас распяли или отдали на съедение диким зверям на арене цирка?
— Нет!… Нет!… Клянусь всеми молниями Тора! — вскричал в ярости германец, схватив сложенные в одном углу палатки гигантские латы и надев их. Прилаживая шлем, пристегивая к поясу меч, он кричал:
— Нет! Я не позволю ему предать меня!… С моими легионами.., сейчас.., немедленно.., я ухожу из лагеря измены…
— И завтра все остальные последуют за тобой. С тобой пойдут таллы, иллирийцы и самниты, а с ним останутся только фракийцы и греки. Ты станешь верховным вождем, и ты, ты один покроешь себя славой за атаку и взятие Рима… Иди.., иди.., устрой, чтобы твои бесшумно поднялись.., мы отправимся сегодня же ночью.., слушайся советов той, которая тебя любит.., той, которая желала бы видеть тебя величайшим и знаменитейшим из всех людей!
Спустя несколько минут букцины германских легионов затрубили зорю, и меньше чем в час десять тысяч солдат Эномая собрали палатки и выстроились в боевой порядок для выступления из лагеря.
Часть лагеря, занятая этими легионами, была расположена около главных, правых ворот. Эномай сказал пароль декану, командовавшему охраной этих ворот, и без шума вывел свои легионы. Сигнал германцев разбудил и галлов, их соседей: некоторые из них думали, что все войско должно выступить, другие, что неприятель подошел к гладиаторскому лагерю. Все поспешно вскочили, вооружились, вышли из палаток и, не дожидаясь ничьего приказа, велели трубачам взять букцины и протрубить зорю. Вскоре весь лагерь гладиаторов был на ногах, и все легионы схватились за оружие. Началась суматоха, которая всегда возникает даже в самом дисциплинированном войске при неожиданном появлении неприятеля.
В числе первых вскочил с ложа Спартак и, бросившись к выходу палатки, спросил у солдат, несших охрану на претории, что случилось.
— По-видимому, подходит неприятель, — ответили ему.
— Но как?.. Откуда?.. Какой неприятель? — спрашивал он, еще более изумленный этим ответом.
Спешно вооружившись, Спартак вышел и направился к центру лагеря. Там он узнал, что Эномай со своими легионами уходит из лагеря через главные, правые ворога и что остальные легионы готовились идти вслед за Эномаем, думая, что приказ выступать исходил от Спартака.
— Ax!.. Что же это?.. Неужели он?.. — воскликнул фракиец, ударив себя по лбу рукой. — Но нет! Это невозможно! — И при свете пылавших там и сям факелов он направился быстрыми шагами к воротам.
Когда он подошел, уже второй германский легион выходил из лагеря Спартак, прокладывая дорогу локтями, успел перегнать последние ряды Выйдя за ворота и быстро пробежав пространство в четыреста- пятьсот шагов, он достиг того места, где Эномай верхом на лошади, окруженный своими контуберналиями, ожидал, пока прейдет его второй легион.
Какой-то человек, тоже в полном вооружении, обогнал Спартака. Этo был Крикс. Подбежав к Эномаю, он закричал задыхающимся от бега голосом:
— Эномай, что ты делаешь?.. Что случилось? Почему ты поднял весь лагерь на ноги?.. Куда ты направляешься?
— Подальше от лагеря изменника, — невозмутимо ответил германец громовым голосом. — И ты, если не хочешь быть жертвою обмана, если не хочешь вместе с твоими легионами быть подло преданным в руки врагов, иди тоже со мной. Мы вместе двинемся на Рим.
В этот момент, тяжело дыша, к ним подошел Спартак и спросил:
— О каком изменнике говоришь ты, Эномай? На кого ты намекаешь?
— О тебе я говорю и тебя имею в виду. Я воюю претив Рима и пойду на Рим, я не желаю идти к Альпам, чтобы попасться, — по несчастной случайности, конечно! — среди горных ущелий, в когти неприятелю!
— Клянусь всеблагим, всесильным Юпитером! — воскликнул вне себя от гнева Спартак. — Если ты шутишь, то я должен тебе сказать, что это самая скверная шутка, какую только можно себе представить…
— Я не шучу, клянусь Фреей.., я не шучу, я говорю как нельзя более серьезно и в полном рассудке!
— Ты считаешь меня изменником? — сказал Спартак, задыхаясь от негодования.
— Не только считаю, но и уверен в этом и объявляю это во всеуслышание.
— Ты лжешь, подлый пьяница! — закричал Спартак и, вынув из ножен меч, бросился на Эномая.
Тот, обнажив свой меч, погнал лошадь на Спартака.
Но Крикс схватил за узду его лошадь и осадил ее назад с криком:
— Эномай!.. Если ты не сошел с ума, как это доказывают твои поступки, то я утверждаю, что ты — предатель, подкупленный золотом и наущениями римлян, и…
— Что ты говоришь, Крикс? — сказал, дрожа от ярости, германец.
— Клянусь могуществом лучей Белена, — воскликнул галл в сильном раздражении, — только один из римских консулов, если бы он был на твоем месте, мог бы поступить как ты поступаешь!
Между тем Спартака окружили Арторикс, Борторикс, Фессалоний и другие двадцать высших начальников, но Спартак, преодолев свой порыв гнева и спокойно вложив меч в ножны сказал:
— Что твоими устами говорит одна из Эринний, я не сомневаюсь: ты, Эномай, мой товарищ в опасном переходе из Рима в Капую, во всех страшных тревогах и радостных событиях с самого начала нашего
