Сижу и бурям критики смеюсь. Другой же стих — твоя, а не моя погрешность; Затмила, кажется, рассудок твой поспешность: Ведь невнимательных царей В Посланье нет! лишь ты, по милости своей, Был невнимательный читатель; А может быть, и то, что мой переписатель Царей не отделил От их народов запятою И так одной пера чертою Земной порядок помутил. Итак — здесь виноват не я, а запятая, И критика твоя косая. — Под наклонившихся престолов царских сень Народы ликовать стекалися толпами. По мненью твоему, туман. Прости! но с критикой твоей я не согласен, И в этих двух стихах смысл, кажется мне, ясен! Зато другие два, как шумный барабан, Рассудку чуждые, лишь только над ушами Господствуют: мой трон у галлов над главами, Разгрянувшись… Своими страшными кусками Подобен сухарю и так же сух, как он. Словечко вспыхнул мне своею быстротою Понравилось — винюсь, смиряясь пред тобою; И робкою пишу рукою: Вспылал, разверзнувшись как гибельный волкан. Но чем же странен великан, С развалин пламенных ужасными очами Сверкающий на бледный свет? — Тут, право, милый друг, карикатуры нет! Вот ты б, малютка, был карикатура, Когда бы мелкая твоя фигура Задумала с развалин встать И на вселенну посверкать. А тень огромная свирепого тирана… Нет… Я горой за великана! Зато, мой друг, при сих забавных трех стихах Пред критикой твоей бросаю лирой в прах И рад хоть казачка плясать над их могилой: Там все… И вот как этот вздор поправил Феб мой хилый: Там все — и весь, и град, и храм — взывало: брань! Все, раболепствуя мечтам тирана, дань К его ужасному престолу приносило… Поправка — но вопрос, удачна ли она? И мздой свою постель страданье выкупало! Конечно, здесь твой вкус надменный испугало Словечко бедное: постель? Постель бедна Для пышности стихов — не спорю я нимало; Но если муза скажет нам: И мздой свой бедный одр страданье выкупало, — Такой стишок ее понравится ль ушам? Как быть! но мой припев: поправь, как хочешь, сам! И дай вздохнуть моей ты лени — Тем боле, что твои совсем некстати пени За этот добрый стих, в котором смысла нет; И юность их была, как на могиле цвет! Здесь свежесть юная и блеск цветочка милый Противоположе́н унынию могилы; На гробе расцветя, цветок своей красой Нам о ничтожности сильней напоминает; Не украшает он, а только обнажает Пред нами ужас гробовой. И гроба гость, цветок — симво́л для нас унылый, Что все живет здесь миг, и для одной могилы… И хитростью… Мой друг, я не коснусь до первых двух стихов! В них вся политика видна Наполеона! И всем известно нам, что, неизбежный ков Измены, хитрости расставивши близ трона, Лишь только добивал его громами он. Не будь Наполеон — Разбитый гро́мами охотно я б поставил! Последние ж стихи смиренно я поправил, А может быть, еще поправкой и добил: По ним свободы враг отважною стопою За всемогуществом шагал от боя к бою! Что скажешь? угодил? — А следующий стих, на ратей переходы Служа́щий рифмою, я так переменил: Спешащих раздробить еще престол свободы. Еще трем карачун; их смуглый мой зоил (Воейков) На смерть приговорил: И вслед ему всяк час за ратью рать летела — И по следам его на место: вслед всяк час Поставить рожица мне смуглая велела! И я исполнил сей приказ! Уж указуешь путь державною рукой — Приказано писать: Уж отверзаешь путь. Перед тобой весь мир — писать: перед тобою Мир — весь же зачеркнуть… Еще на многие стихи он покосился, Да я не согласился.
