11 часов, когда я сел на место, палата проголосовала.
Правительство получило большинство в 81 голос, но более 50 консерваторов голосовали вместе с лейбористской и либеральной оппозициями. И можно было не сомневаться, что по существу, если не формально, и прения, и голосование были яркой демонстрацией отсутствия доверия к Чемберлену и его правительству.
По окончании прений он попросил меня зайти к нему, и я тотчас же понял, что он очень серьезно воспринял отношение палаты к нему. Он считал, что так продолжаться не может. Должно быть создано национальное правительство. Одной партии не под силу нести бремя. Кто-то должен сформировать такое правительство, в котором были бы представлены все партии, ибо в противном случае мы не справимся с нашими задачами.
Взволнованный враждебным характером прений и будучи уверен в правильности моих действий в прошлом в поставленных на карту вопросах, я твердо решил продолжать борьбу.
Так я говорил. Но это не убедило и не утешило Чемберлена, и я покинул его около полуночи, уверенный, что он будет упорствовать в своей решимости принести себя в жертву, если нет другого пути, но не станет пытаться продолжать войну при наличии однопартийного правительства.
Я не помню точно, как развивались события утром 9 мая, но произошло следующее. Министр авиации сэр Кингсли Вуд был очень близок с премьер-министром, как коллега и друг. Они долго работали вместе и полностью доверяли друг другу. От него я узнал, что Чемберлен решился на сформирование национального правительства и, если он не сможет сам возглавить его, он уступит свой пост любому, пользующемуся его доверием и способному это сделать. Итак, днем я уже знал, что, возможно мне предложат возглавить правительство. Эта перспектива не взволновала и не встревожила меня. Я считал это во многих отношениях наилучшим вариантом. Я предоставил события своему течению. Во второй половине дня премьер-министр вызвал меня на Даунинг-стрит, где я застал лорда Галифакса. После того как мы обсудили общее положение, нам сказали, что Эттли и Гринвуд прибудут через несколько минут на консультацию.
Когда они пришли, мы, трое министров, сели по одну сторону стола, а лидеры оппозиции — по другую. Чемберлен заявил, что настоятельно необходимо сформировать национальное правительство, и хотел бы знать, согласится ли лейбористская партия стать под руководство Чемберлена. В это время в Борнемуте проходила конференция лейбористской партии. Беседа шла в самом вежливом тоне, но было ясно, что лейбористские лидеры не дадут никаких обязательств, не проконсультировавшись со своими, и они недвусмысленно намекнули, что, по их мнению, ответ будет неблагоприятным. Затем они ушли. Был яркий, солнечный день, и мы с лордом Галифаксом посидели некоторое время на скамейке в саду дома номер 10, не говоря ни о чем определенном. Затем я вернулся в военно-морское министерство, где был очень занят весь вечер и большую часть ночи.
Наступило утро 10 мая, а вместе с ним пришли важнейшие известия. Из военного министерства, военно-морского министерства и министерства иностранных дел сыпались пачки телеграмм. Немцы нанесли давно ожидавшийся удар. Голландия и Бельгия подверглись вторжению. Противник пересек их границы во многих местах. Началось вторжение германской армии во Францию.
Примерно в 10 часов утра меня навестил сэр Кингсли Вуд, прибывший прямо от премьер-министра. Он сказал мне, что Чемберлен склонен считать, что настигшая нас великая битва заставляет его оставаться на своем посту. Кингсли Вуд сказал ему, напротив, что новый кризис усиливает необходимость сформирования национального правительства, ибо только оно одно могло бы противостоять кризис. Чемберлен, добавил он, согласился с этим. В 11 часов премьер-министр снова вызвал меня на Даунинг-стрит. Там я опять встретил лорда Галифакса. Мы сели за стол напротив Чемберлена. Он сказал нам, что, по его мнению, он не в силах сформировать национальное правительство. Ответ, который он получил от лейбористских лидеров, не оставил у него сомнений на этот счет. Поэтому встал вопрос, кого он должен рекомендовать королю после того, как будет принята его отставка. Он держался хладнокровно, невозмутимо и как бы вполне отрешившись от личной стороны дела.
За годы моей общественной деятельности у меня бывало немало важных свиданий, но это было, несомненно, самым важным. Обычно я много говорю, но на этот раз я молчал. Чемберлен явно имел в виду бурную сцену, разыгравшуюся в палате общин за два дня до этого, когда я, кажется, вступил в столь горячий спор с лейбористской партией. Хотя я сделал это, чтобы поддержать и защитить его, он, тем не менее, понимал, что это может помешать лейбористам поддержать меня при данных условиях. Я не помню точно его слов, но именно таков был их смысл. Его биограф Фейлинг определенно заявляет, что он предпочитал лорда Галифакса. Поскольку я продолжал молчать, последовала длительная пауза. Она, несомненно, показалась мне более долгой, чем двухминутное молчание во время празднования дня перемирия. Затем заговорил Галифакс. Он сказал, что, по его мнению, положение пэра и не члена палаты общин затруднит ему выполнение обязанностей премьер-министра в такой войне, как эта. Он нес бы ответственность за все, но не имел бы возможности руководить парламентом, от доверия которого зависит каждое правительство. Он говорил в таком духе несколько минут, и к концу стало ясно, что этот жребий выпадет и уже фактически выпал — мне. Тут я впервые заговорил. Я сказал, что не буду вступать в переговоры ни с одной из оппозиционных партий, пока король не поручит мне сформировать правительство. На этом важная беседа закончилась, и мы вновь обрели обычные и простые манеры близких людей, которые много лет проработали вместе и чья жизнь на служебном поприще и вне его отмечена дружелюбием, присущим английской политике. Затем я вернулся в военно-морское министерство, где, как вполне можно себе представить, меня ждало много дел. В моем кабинете находились голландские министры. Осунувшиеся и измученные, с выражением ужаса в глазах, они только что прилетели из Амстердама. Их страна подверглась нападению без малейшего предлога или предостережения. Лавина огня и стали ринулась через границы, и, когда вспыхнуло сопротивление и голландские пограничники открыли огонь, был произведен сокрушительный авиационный налет. Вся страна была охвачена страшным смятением. Был пущен в ход давно подготовленный план обороны; были открыты плотины, и вода хлынула по всем направлениям. Но немцы уже пересекли внешние линии и устремились через дамбу Зюйдерзее. Не можем ли мы что-либо сделать, чтобы помешать этому? К счастью, неподалеку находилась наша флотилия, получившая немедленный приказ открыть огонь по дамбе и нанести возможно больший урон наступавшим захватчикам. Королева все еще находилась в Голландии, но вряд ли она могла оставаться там долго.
В результате этих переговоров военно-морское министерство отдало много приказов всем нашим кораблям, находившимся по соседству, и были установлены тесные отношения с голландским королевским военно-морским флотом. Даже имея перед глазами пример недавно захваченных Норвегии и Дании, голландские министры, казалось, не в состоянии были понять, каким образом великая германская нация, которая еще за день до этого не говорила ни о чем, кроме дружбы, и была обязана в силу договора уважать нейтралитет Голландии, который так строго соблюдался, внезапно совершила это ужасное и зверское нападение. В этих разговорах и других делах прошли час или два. Множество телеграмм поступало со всех границ, затронутых продвижением германских армий.
Казалось, что осуществление современного варианта старого плана Шлиффена, расширенного за счет включения голландской операции, было в полном разгаре. В 1914 году правый фланг германского вторжения ударил по Бельгии, но остановился неподалеку от Голландии. Тогда было хорошо известно, что, если бы эта война была оттянута на три-четыре года, была бы создана немцами еще одна группа армий и приспособлены железнодорожные станции и коммуникации для движения через Голландию. Теперь же это знаменитое движение началось при наличии всех упомянутых условий и всех атрибутов внезапного, предательского наступления. Но впереди были другие события. Решающий удар противника мыслился не в форме обходных движений с фланга, а в форме прорыва главного фронта.
Этого не предвидел никто из нас и никто из французов, занимавших ответственные командные посты. В начале года в опубликованном интервью я предостерегал эти нейтральные страны о судьбе, которая грозила постигнуть их, о чем свидетельствовало расположение войск и строительство шоссе и железных дорог, а также захваченные германские планы. Мои слова вызвали лишь недовольство.
