– Поеду к себе на Волгу, на плесы, буду пить парное молоко – глядишь, и зарубцуется у меня в легких! А то к башкирам подамся, кумысом буду лечиться…
Конников не дождался парохода. Однажды он не проснулся, не окликнул своего соседа. Айвангу подождал, потом спросил:
– Ты спишь, доктор?
Конников не ответил. Тогда, предчувствуя беду, Айвангу сполз с кровати, подтянул на руках свое тело к лицу Конникова и увидел его мертвые, широко открытые глаза. Айвангу закричал. Прибежала заспанная дежурная сестра. Послали за доктором Моховцевым.
Доктор стремительно вошел, мельком глянул на умершего и распорядился:
– Перевести Айвангу в родильное отделение! Родилку перебазирозать сюда!
Он ушел. Потом Гальгана рассказывала, как плакал суровый доктор Моховцев, обнимал и целовал умершего друга. Оказывается, они вместе учились, вместе и на Чукотку приехали.
Смерть соседей по палате тяжело подействовала на Айвангу. Он замкнулся в себе, мало разговаривал и почти не ел.
– Надо побольше есть, если хочешь быть здоровым, – убеждал его доктор Моховцев.
– Сколько ни ешь – новые ноги не отрастут.
За окнами бушевала весна. Звенели капли, срываясь о длинных ледяных сосулек, свесившихся по всей длине крыши больничного здания. По ночам Айвангу просыпался, слыша свист крыльев утиных стай, пролетающих над самой крышей. Как хорошо сейчас на косе Тэпкэн! Рано утром охотники уезжают на собачьих упряжках на дальнюю косу, уже освободившуюся от снега. Упряжки располагаются возле моря, а охотники садятся в ожидании восхода на южной, прилагунной стороне косы, на холодной ледяной гальке. С первыми лучами солнца начинается лет. Утиные стаи почти стелются над землей, и даже никудышный охотник возвращается под вечер с изрядной добычей. Дымят костры в ярангах. С запахом дыма смешивается аромат сытной, вкусной пищи из огромных котлов.
Однажды после обеда к Айвангу вошел доктор Моховцев.
– Здорово, друг! – шумно приветствовал он, но Айвангу не ответил.
– Печалишься? – участливо спросил Моховцев, присаживаясь не на стул, как обычно, а прямо на кровать.
– Домой хочется, – ответил Айвангу.
– Это понятно, что домой хочется, – сказал доктор. – А ты подумал, что будешь делать в родном селении?
Доктор помолчал, крепко потер одна о другую плотные, шершавые ладони, сухие от частого мытья.
– Охотником уже тебе не быть, это невозможно, и ты сам это отлично понимаешь, – продолжал доктор. – В старое время ты был бы просто ненужным человеком для своего племени. Но нынче об этом даже разговора не может быть. Тебе нужно учиться, стать по-настоящему грамотным человеком. Тогда ты сможешь работать счетоводом, учителем, продавцом в магазине…
– А может, мне лучше стать сказочником? – спросил Айвангу, перебив рассуждения доктора.
– Можно и сказочником, – серьезно ответил доктор, не уловив иронии в словах Айвангу. – Обо всем надо подумать как следует. Скоро мы тебя выпишем. Можешь остаться здесь, на Культбазе, и поступить на курсы.
– Ладно, подумаю, – пообещал Айвангу.
Он хотел, чтобы доктор побыстрее ушел и не растравлял его разговорами. Разве сам Айвангу не понимает, что теперь он калека? Отрезали только ступни, а что толку-то? Лучше быть безруким, но способным стоять на земле! Но самое тяжелое и обидное – прощай мечта о капитанстве. Теперь все корабли пойдут мимо Айвангу, и самое большее, на что он может рассчитывать, – ездить пассажиром.
Жаркими ночами Айвангу снилась Раулена. Он ее обнимал, ласкал, это было так явственно, что, просыпаясь, он долго чувствовал жар ее дыхания. Но как он подойдет к ней, безногий? Приползет или приковыляет на коленях? И какая женщина согласится лечь с безногим мужчиной?
В лихорадочных размышлениях проходил остаток ночи и наступало весеннее утро, полное солнечного света, птичьего гомона и неутоленной тоски. В палату входила Гальгана. Весна играла лукавой улыбкой в ее глазах, все ее плотное тело было полно женской нежности. Дарит ли она ее кому-нибудь? Или, как Айвангу, мечется в ночи?
Гальгана ставила поднос на табурет возле кровати и стояла рядом, пока Айвангу не начинал есть. Руки у нее были полные, словно перевязанные у кисти, как у грудного младенца.
– Голова у тебя, как у чернобурки высшего сорта, – сказала Гальгана, касаясь пухлыми пальцами головы Айвангу. – Седина.
– Откуда ты знаешь, какая чернобурка высшего сорта?
– Я на Культбазе давно, – охотно ответила Гальгана. – Сначала работала ученицей в пушной фактории. Селение тогда здесь только начинали строить. Игнат Петрович меня учил. Потом ушла от него в больницу.
– Не понравилось?
Гальгана замялась:
– Он хотел на мне жениться.
– Что плохого в том?
– Он мне в отцы годился, зубов во рту совсем мало, да и те желтые, как старый моржовый клык. Глаза гноились, противный был.
– А ты сейчас замужем, Гальгана?
– Нет еще, – ответила Гальгана, – не встретила такого, который бы мне на всю жизнь понравился.
– Неужели? – притворно удивился Айвангу. – Сколько народу на Культбазе! Пожалуй, нет такого большого селения на нашем побережье.
– Э! – махнула рукой Гальгана и переменила разговор: – Ешь, ешь. А то мне нужно еще роженицу кормить. Привезли из Янраная. Совсем молоденькая девочка, а будет с сыном.
– Почему обязательно с сыном?
– Все, кому я завидую, рожают сыновей, – с тоской в голосе ответила Гальгана и принялась собирать посуду.
Больше разговаривать в палате было не с кем, поэтому доктор Моховцев разрешил Айвангу выезжать в коляске в больничный двор. Коляска была черная, с большими колесами. Для того чтобы съехать с крыльца на землю, завхоз смастерил из досок широкий трап.
Айвангу огибал длинное больничное здание и выкатывался на солнечную сторону, где снег уже сошел и зеленела трава. За речкой синел залив Святого Лаврентия, а вдали торчал Нунямский мыс, где жили родичи – чукчи.
С удивлением узнал Айвангу, что в таком огромном доме больных было всего несколько человек. Неохотно шли чукчи в больницу.
Ночью Айвангу опять не спал. В окно сквозь щели между рамой и байковым одеялом пробивался свет летней ночи.
Медленно приоткрылась дверь, и Айвангу увидел Гальгану в белом халате.
– Ты что здесь делаешь ночью? – удивился Айвангу.
– Дежурю, – ответила Гальгана. – Вместо Клавдии Павловны.
Гальгана подошла и села на стул, рядом с кроватью.
– Спать надо, – ласково сказала она.
– Не спится, – Айвангу вздохнул.
Гальгана погладила его по голове.
– Спи, черно-бурый. Скоро за тобой придет вельбот, и ты уедешь в родной Тэпкэн. Спи. Время быстрей пройдет во сне, завтра проснешься, на день будешь ближе к дому.
Айвангу повернулся к ней и взял ее за руку.
– Как ребенка баюкаешь.
…Он опомнился только тогда, когда Гальгана притворила за собой дверь. Значит, он еще может быть настоящим мужчиной!.. Гальгана, Гальгана, спасибо, что ты вернула веру в силы, спасибо за ласку… Нет, не будет он счетоводом, учителем, продавцом. Айвангу останется охотником!
Давно, в очень далеком детстве, слышал он от матери легенду об охотнике-эскимосе, который, так же как и Айвангу, был безногим. Но он был сильным человеком. Эскимос охотник приделал к своим ногам полозья – заостренные моржовые клыки – и мчался на них по льду, перепрыгивая через высокие торосы. У него была собачья упряжка из маленьких волчат, быстроногих и злых.
Конечно, стать человеком из легенды заманчиво. Только Айвангу знает, что такое торосы в открытом море. Никакие полозья не помогут. На обыкновенных ногах не пройти иной раз через ледяную гряду, а тут без ступней. А если все же попробовать? Терпения у него хватит, силы можно накопить. Зато никто никогда не посмотрит на него с жалостью и не посетует, что безногий человек живет за счет других и не может сам добыть себе пищу. А там, кто знает, может, удастся и на ноги стать с помощью искусственных ног – протезов, о которых упоминал доктор Моховцев. На одну ногу, говорил, не трудно сделать протез, а вот на две…
Целый день Айвангу был в восторженном состоянии. Доктор Моховцев удивился и спросил:
– Рад, что скоро едешь домой?
– Радуюсь весне, – уклончиво ответил Айвангу.
Из бухты Провидения на Культбазу пришла первая шхуна. Вся больница сбежалась на берег встречать прибывших. Айвангу выкатился на крыльцо, съехал на землю и хотел направить к морю свою колесную нарту, но по сырой, уже заросшей свежей травой земле она еле двигалась даже под сильными руками охотника. Айвангу остановился у мостика: отсюда виднелись только мачты шхуны, торчащие над галечной грядой правее угольной кучи, и трепещущий на весеннем ветру голубой морской флаг.
– Как ты сюда попал? – услышал Айвангу знакомый голос.
К нему бежала Гальгана. Она была в цветастом платье, и Айвангу впервые видел ее без белого халата.
– Тебе разрешено быть только около больницы, а ты вон куда укатил! – ворчала Гальгана, решительно берясь за коляску и разворачивая ее от моря.
Айвангу было приятно, что коляску катят руки ласковой женщины, но в то же время он чувствовал себя неловко от сознания, что Гальгана видит его беспомощность.
