– Остановись! – крикнул он.
– Почему? – в удивлении спросила Гальгана. – Надо скорее ехать, пока не увидел Моховцев.
– Сам доеду! – грубо сказал Айвангу и схватил мокрые, испачканные в глине ободья колес.
Гальгана обиженно поджала губы и отошла в сторону – больница была рядом, и Айвангу потребовалось совсем мало времени, чтобы подкатить коляску под окна своей палаты. Отдышавшись, он поругал себя за дурацкую вспышку.
С берега шли люди. Многие получили письма. Они их распечатывали тут же и читали на ходу. Новости были полугодовой давности, но с какой жадностью накидывались на них работники Культбазы! Доктор Моховцев нес целую связку газет, журналов и книг.
– Айвангу, смотри, сколько чтения несу!
После обеда он зашел в палату и подал Айвангу книгу.
– Как раз для тебя.
Взяв ее, Айвангу прочитал на обложке: «Как закалялась сталь», – и вопросительно посмотрел на доктора.
– Это значит, как закаляется твердое железо, которое идет на ножи, – загадочно объяснил Моховцев.
Доктор ушел, и Айвангу в нетерпении начал читать первую страницу. Попадалось много непонятных слов, но общий смысл он улавливал, и вскоре книга захватила его. Только ломота в шее заставила его переменить положение и взглянуть на будильник. Ого, прошло три часа!
Так вот, какие они, эти комсомольцы, которые приехали на Чукотку помогать чукчам налаживать новую жизнь! Значит, Белов тоже воевал в гражданскую войну, иначе откуда у него суконная буденовка и широкие галифе с вместительными карманами?
Неслышными шагами в палату вошла Гальгана, принесла ужин, а Айвангу даже не повернул в ее сторону головы.
– Уже забыл меня? – вкрадчивым голосом спросила Гальгана.
Он не ответил. Просто не успел ответить – ему хотелось дочитать строку, чтобы не потерять нить рассказа.
– Безногий калека! – услышал он полные злобы слова. – Я пожалела тебя, ты должен бы меня благодарить, а уже загордился! Думаешь, еще найдется такая женщина, которая ляжет с тобой, не брезгуя твоими ногами?
Эти слова падали на голову Айвангу, как тяжелые камни, вдавливая ее в подушку. Спазмы сжали горло, и он не мог вымолвить ни слова. Гальгана раздраженно поставила тарелки на табуретку у кровати и вышла из палаты, шумно хлопнув дверью.
Айвангу не притронулся к еде. Когда Гальгана пришла за посудой, он притворился спящим. Она потрогала его за плечо.
– Не спишь, я знаю, притворяешься, – заискивающим голосом сказала Гальгана. – Ладно, не буду на тебя обижаться. Покажи свое лицо… Если хочешь, я попрошусь и на сегодня дежурить.
Не дождавшись ответа, Гальгана ушла. Айвангу откинул одеяло и долго сидел в задумчивости, опираясь на белую подушку.
Ночью он распахнул занавес на окне. За горами на противоположном берегу залива поднималось солнце. Утренней зари не было – солнце скрывалось совсем ненадолго, и небо не успевало померкнуть, светлело, как днем.
На подоконник села пуночка и с любопытством посмотрела на человека, прильнувшего к стеклу. Айвангу смотрел на нее и думал: «Страдает ли зверь, если ему перебьют лапу? Не от боли, потом, когда уже все заживет? А человеку и после бывает очень трудно. Так трудно, что он очень жалеет, что у отца не хватило твердости удержать на прицеле винчестер».
Как слово может ранить человека! Оно бьет сильнее кончика плетки и остро вонзается в тело. Как будто не ноги отняли у Айвангу, а обнажили ему сердце. И теперь каждое прикосновение к живому сердцу ранит его, заставляет страдать долго и мучительно. Сейчас подумалось о смерти, а желания умереть нет. Разве можно уйти от нарождающегося дня, от освещенных восходящим солнцем облаков в зените? Разве можно уйти от сочувственного взгляда птицы в небытие, туда, где тебя не увидит живой глаз?
Айвангу снова задернул занавес на окне и закрыл глаза: надо уснуть, уйти от мыслей, а сон не идет. Бывало, совсем недавно, на весенней морской охоте так захочется спать, что приходилось прибегать ко всяческим ухищрениям, чтобы не выронить весло за борт, не свалиться на дно вельбота. Тогда готов на все, лишь бы прикорнуть на секунду, хотя бы на мгновение закрыть глаза, воспаленные от бессонных ночей, от блеска воды и плавающих льдин.
А нынче глаза не закрыть… Может, и верно остаться на Культбазе и стать пишущим человеком? Отказаться от моря, от нескончаемого простора и слушать напев ветра не в открытой тундре, а в печной трубе? Отказаться от своего корабля? Тогда надо смириться с тем, что ты не настоящий человек… А Гальгана!.. Подарить такую радость, а потом тут же исхлестать как негодного человека. А Раулена… Айвангу усилием воли отгонял мысли о жене и даже боялся спросить себя о том, как она встретит его в Тэпкэне.
Утром, еще до завтрака, в палату вошел Моховцев и прямо с порога крикнул:
– Радуйся, Айвангу! Капитан «Чукотки» согласен взять тебя в Тэпкэн!
Радость предстоящего свидания с родным селением отодвинула все иные мысли. Он скоро будет в Тэпкэне, ступит на землю, где родился! Как ни любопытно жить в Кытрыне, в деревянном доме и даже спать на подставке для сна, называемой кроватью, – к этому не привыкнуть. Родная яранга, простая постель из оленьей шкуры лучше и мягче самых упругих стальных пружинных матрацев.
Когда Айвангу несли к берегу, он от волнения ничего не мог сказать. Рядом шел Моховцев, за ним – медсестра Клавдия Павловна, чуть поодаль шагала Гальгана со свертком еды на дорогу.
Шхуна вблизи выглядела внушительно и нарядно – она только что вышла из зимней стоянки и была заново окрашена. Капитан Музыкин приветливо встретил Айвангу у борта и распорядился отнести его в свою каюту.
Матросы с готовностью подхватили носилки, но Айвангу наконец-то обрел голос и попросил:
– Подождите, я попрощаюсь с друзьями.
Он крепко пожал руку доктору Моховцеву, Клавдии Павловне, Гальгане. Гальгана передала ему сверток и печально произнесла:
– Не увижу тебя больше, черно-бурый…
Жалость шевельнулась в груди у Айвангу.
– Мы еще увидимся, Гальгана. Я приду сюда.
«Чукотка» отдала ледовые швартовы и взяла курс на мыс Дежнева, за каменной громадой которого находилась родина Айвангу – селение Тэпкэн.
В море стояла теплая летняя тишина. Лишь шуршание льдин о борта шхуны, их тупые удары нарушали ее да порой ухо ловило назойливый стук судового двигателя.
Айвангу сидел на стуле на капитанском мостике. Капитан Музыкин стоял рядом и разговаривал с ним. Раньше Айвангу представлял капитана обязательно за рулем, а тут вместо него обыкновенный матрос в ватнике и ватных же штанах крутил большой деревянный штурвал с отполированными ручками.
А сам Музыкин расспрашивал Айвангу. Его интересовало все: сколько зверей за сезон убивает охотник, сколько раз и что едят за день в чукотской семье, много ли грамотных в селении и как старики относятся к новой жизни.
– Шаманы у вас еще остались?
– Куда же они денутся? – с едва скрытым удивлением ответил Айвангу.
– Неужели они так и живут? – в свою очередь, тоже удивился капитан.
Айвангу не совсем понимал Музыкина. Почему должен исчезнуть старый больной Хальхаеин, считавшийся еще несколько лет назад могущественнейшим шаманом, старуха Лонлянау или Кавье, могущий общаться с духами и обладающий, по его же собственным словам, сильнейшими заклинаниями, вымененными им у эскимосских шаманов за моржовые клыки? Куда они денутся с родной земли? Хальхаеин едва может ходить, Лонлянау забилась в свою ярангу и редко выходит на улицу, а Кавье даже стал коммунистом.
– Шаманить перестали, – уточнил свой ответ Айвангу.
На ночь Айвангу поместили в капитанской каюте на широком кожаном диване. Он долго не мог уснуть. За бортом громко журчала вода, что-то поскрипывало, как нарта на сугробах.
С палубы отчетливо и громко доносились редкие, но неожиданные звуки – то зазвенит колокол впередсмотрящего, заметившего большую льдину, то заскрежещет протянутый вдоль бортов рулевой трос или вдруг раздастся короткий гудок и многократно отразится от береговых скал.
Айвангу так и не сомкнул за ночь глаз. Непривычно было на скользкой коже, ему все время казалось, что он лежит на плавающей льдине. Да и мысли были такие, что не давали уснуть… Как встретят дома? Конечно, не обрадуются.
Ранним утром обогнули мыс Дежнева. В Беринговом проливе было ветрено и свежо. Вода посветлела, появилось много льдин. Справа на носу зелеными громадами распластались на воде острова Диомида. Стаи птиц летели на скалистые безлюдные берега.
Проплыли мимо спрятанного в камнях на крутом берегу эскимосского селения Нуукэн, и через полтора часа ходу открылся Тэпкэн.
С самого утра, едва успев попить густого корабельного чая, пахнущего машинным маслом, Айвангу попросил вынести его на мостик. Он первым увидел яранги и крикнул Музыкину:
– Тэпкэн!
– Вижу, – спокойно ответил капитан.
Айвангу искоса взглянул на него и подумал: «На самом деле, почему капитан должен радоваться при виде яранг Тэпкэна?» То ли дело он сам, Айвангу! У него было такое ощущение, будто он возвратился домой после дальней дороги. И внешне все было похоже – едет он не на вельботе, а на большой деревянной шхуне из селения, где нет яранг и люди ловят свое счастье не с Помощью гарпуна и ружья, а кто как может: один торгует в магазине, другой лечит, а третий учит грамоте детей.
Корабль развернулся носом к берегу и медленно, как бы ощупью, приблизился к прибойной черте.
– Сильный накат, – заметил капитан Музыкин. – Разгружаться будет трудно.
– Первый корабль разгрузят и в такую погоду, – уверенно сказал Айвангу.
Он напряженно всматривался в берег, где уже толпились встречающие. Они столкнули на воду вельбот и, работая веслами, направились к шхуне. Айвангу издали узнал Белова и не сдержался:
– Петр Яковлевич, видишь меня?
– Вижу! Вижу!
