местного населения, что для них было делом привычным, а скорее о неком исключительном симбиозе пришельцев-скандинавов с аборигенами-готами, о симбиозе, в котором каждый компонент выигрывал что- то для себя и в чем-то дополнял другого.
Именно этим симбиозом объясняются многие загадки начальной руси, в том числе нашедшие отражение в ПВЛ. Одна из них явно привилегированное, наравне с русью, положение чуди: «В Иафетовой же части сидят русь, чудь и всякие народы…», — и после персонального выделения руси и чуди, причем опять-таки, как и в договоре 911 года, русь впереди чуди, далее скопом перечисляются прочие «всякие народы». Эта и подобные ей сентенции ПВЛ устойчивой парой этнонимов «русь» и «чудь» отражают тот самый уникальный симбиоз скандинавов и готов, но с доминированием первых, вследствие чего русь всегда оказывается впереди чуди.
Этническая двойственность начальной руси наглядно отразилась в заключительном абзаце договора 911 года: «В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русью, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях — царя вашего и своею рукою, — скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы…». Этот текст явно написан русской стороной, и эта сторона противопоставлена греческой, «христианам». Здесь русь, то есть «не христиане», клянется по своим вере и обычаю, но при этом скрепляет клятву крестом и Троицей, признает истинность христианского бога и божественность византийских императоров. Такая противоречивость объясняется как раз этнической двойственностью руси. Ее послы, то есть ведшие переговоры в Константинополе «мужи»- скандинавы, все еще оставались язычниками и действительно клялись по-своему («по вере о обычаю»). При оформлении договора секретарь посольства Стемид честно отразил этот факт, но, будучи сам не просто грамотным готом, но и православным верующим, использовал привычный для него христианский лексикон и византийский письменный этикет («…крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога… царю вашему, поставленному от Бога…»).
По своему внешнему виду русь не отличалась от жителей Крыма и всего Северного Причерноморья. Викинги всегда и всюду демонстрировали высокую адаптируемость к местным условиям, но в Крыму эта адаптация дополнительно ускорилась благодаря симбиотическому слиянию с родственным готским компонентом. Свое веское слово должна была сказать и смена климата. Поэтому бесполезно искать в описаниях внешности руси у Ибн Фадлана или Льва Диакона что-то скандинавское. Знаменитый «портрет» Святослава у Диакона — это «портрет» не скандинава, а типичного крымчака с единственным отличием в виде оселедца на голове, который Диакон считает признаком родовитости. Этот оселедец вероятно на самом деле был внутри нового народа отличительным признаком скандинавских «мужей» («руси») в противовес полностью бритоголовым готам («чуди»). В этом плане не стоит забывать, что северные германцы придавали волосам особое мистическое значение, чем, надо полагать, и был вызван обычай у скандинавской верхушки сохранять хотя бы символический клок волос на бритой голове. Возможно здесь также сказалось влияние моды давно обосновавшихся в Крыму кочевников.
Ни византийцы, ни тем более арабы уже не отождествляли новый народ с готами. Крымские готы, никогда не игравшие в жизни империи, а тем более халифата, сколько-нибудь заметной роли, окончательно сошли с исторической сцены и были полностью забыты. В непосредственном общении византийские правители имели дело, как мы видим в свидетельствах 839 и 907 годов, со скандинавской элитой руси, по которой греки и судили о новом для них народе. Этот народ оказался северного «гиперборейского» происхождения, его родные края действительно были ужасно далеки и, как выразился патриарх Фотий в своих гомилиях 860 года, «отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней». Однако со временем греки осознали, что этот новый народ «русь» вовсе не так уж далек и буквально соседствует с ними в Крыму.
Мы уже знаем, что «внешнеполитическая деятельность» Игоря Старого началась в Керченском проливе, где он пиратски, как и подобает истинному викингу, атаковал и ограбил хазарский город Самкерц. Но подоспевшее регулярное хазарское войско не только отобрало всю добычу, но и, захватив базу Игоря, заставило того воевать против Византии. В нашей литературе можно встретить утверждение, даже убеждение, что захваченной хазарами «столицей» Игоря был Киев. Это всего лишь домысел, основанный исключительно на фантастической истории Киевской Руси, придуманной киевским «краеведом». В «Кембриджском анониме», донесшем до нас злоключения Игоря, о Киеве нет ни слова, а все захваченные хазарским военачальником Песахом в ходе кампании против Игоря города находились исключительно в пределах Крымского полуострова. Что же касается Киева, то завоевывать его у хазар вообще не было никакой нужды, так как в то время Киев и так давно был хазарским городом, что, в частности, подтверждается документом как раз этого времени, так называемым «Киевским письмом»[133] из Каирской генизы.
По принуждению победителей-хазар Игорь в 941 году совершил пиратский рейд в Византию. Стоит обратить внимание на то, что о направляющемся к Босфору флоте Игоря византийцев предупредили сначала херсонцы, а затем болгары. То есть флот руси шел к Константинополю сначала мимо берегов Крыма, а затем Болгарии. Таким путем он мог идти только от Керченского пролива. Туда же, к Керченскому проливу, по словам Льва Диакона, вложенным им в уста императора Цимисхия, бежал Игорь с остатками своих кораблей после поражения. Туда же «домой» отправлял Цимисхий и побежденного им Святослава, которого, кстати, все тот же Лев Диакон называет «катархонтом тавроскифов». Конечно, можно пытаться дезавуировать этих «тавроскифов» тем, что греки именовали скифами всех варваров, обитавших севернее Черного моря, то есть в Великой Скифии. Пусть так, но Диакон называет русь не просто скифами, а, извините, все-таки тавроскифами, а так он мог назвать только «скифов», обитавших в Таврии.
Договор между русью Игоря и Византией, датируемый в ПВЛ 945 годом, заставляет Игоря защищать Херсон от черных булгар, что возможно только в том случае, если владения Игоря находятся между ними, то есть опять же в Крыму. Меморандумом 971 года Цимисхий обязывает Святослава не вести войн в районе Херсона, что предполагает по-прежнему близость владений Святослава к этому крымскому городу. Таким образом, вся удостоверенная документами вне ПВЛ деятельность Игоря и Святослава замыкалась главным образом на Крым, и лишь Святослав попытался распространить ее на Подунавье[134]. Более подробный и развернутый перечень аргументов в пользу крымской резиденции Игоря и Святослава читатель сможет найти у А. Никитина, а здесь на эту тему остается сделать лишь пару дополнительных замечаний.
Как представляется мне, именно с таврической «пропиской» руси связаны типичные эпитеты, «дикая», «жестокая» и «кровожадная», которыми характеризуют русь византийцы: «всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности»; «скифский народ, дикий и грубый»; народ, «как все знают, жесточайший и суровый». Наверное русь действительно в смысле жестокости не уступала своим родителям-скандинавам, но какую-то особую свирепость греки приписывали руси не только вследствие ее объективной «викингской» природы, но и по инерции считать именно варварских обитателей Тавриды особенно кровожадными дикарями. В греческой традиции такими жестокими и беспощадными, без жалости и без разбору убивающими всех попавших к ним в руки чужаков, предстают обитатели Крыма тавры. Такими же в представлении греков остались и их исторические преемники тавроскифы-русь.
Также нельзя пройти мимо еще одной выразительной аналогичной традиции, на сей раз арабской, о трех составных частях древней руси, из коих в одной, а именно Арте (Артании), не удалось побывать ни одному чужестранцу, так как местные жители обязательно убивали всех пришельцев. Весьма вероятно, что арабская традиция об Арте — это отражение греческой о таврах и крымской руси. Так что легендарной Артой вполне мог быть Крым, который у арабов впоследствии также получил название «острова руси». Этот остров размеров в три дня пути был покрыт лесами и болотами, что в целом не противоречит размерам и ландшафтам Крыма с лесами в его гористой части и «гнилым» болотом Сиваша у северо-восточных берегов. Важным аргументом в пользу Крыма следует считать часто повторяемое арабами утверждение, что остров был весьма населенным, конкретно даже говорилось о ста тысячах жителей. Трудно сказать, насколько можно доверять этому числу, но даже близко сопоставимого населения не могло быть ни на одном из конкурентов Крыма, будь то остров Рюген или тем более островок Рюрикова городища.
