В контексте упоминания «острова руси» арабские географы подчеркивали, что все свои походы и набеги русь совершала только и исключительно на кораблях. Именно эта особенность начальной руси дала основание А. Никитину назвать ее «морской пехотой». Кстати, Никитин очень едко высмеивал своего «краеведа», изобразившего в ПВЛ молодого Святослава этаким кочевником Дикого поля, всю жизнь проводящим на коне вместе со своей дружиной. На самом деле, множественные утверждения арабов о неумении руси сражаться верхом подтверждает и Лев Диакон при описании доростольского сражения, в частности, касательно конкретно Святослава и его войска. Поэтому вряд ли стоит принимать всерьез любые гипотезы аланского или тюркского происхождения начальной руси. Трудно представить себе кочевников- мореходов. И уже полный абсурд — степняки, не умеющие воевать верхом.
Чтобы покончить с «центрально-европейской» русью, необходимо вернуться к еще одному тезису А. Никитина о якобы разной руси Вещего Олега и Старого Игоря. Под давлением неопровержимых аргументов Никитин не мог не признать, что русь Игоря, а также и русь Святослава — это русь крымская. Но в попытке сохранить свою гипотезу центрально-европейского происхождения руси, он отделяет от нее русь Вещего Олега. Главный аргумент Никитина — якобы европейское происхождение «Его Светлости». Однако вынос мифической личности Вещего Олега за рамки реальной русской истории лишает Никитина главного аргумента. А второй и последний его довод — наличие в договоре 911 года упоминания некой «чужой земли», на которой русь и византийцы обязаны оказывать друг другу помощь, — вообще нельзя рассматривать в качестве аргумента. Почему-то Никитин подразумевал эту «чужую землю» обязательно лежащей между греческой и русской землями. То есть, на самом деле понятно почему. Это позволило ему отодвинуть русскую землю подальше от Византии, разумеется, в удобном для него северо-западном направлении. Но из текста договора никак не следует, что упомянутая «чужая земля» должна разделять Русь и Византию. По букве и смыслу договора она могла лежать где угодно, куда доплывают византийские и русские корабли, хоть на краю света. Наоборот, то значительное место, которое занимает в договоре «морское право», говорит о том, что обе высокие договаривающиеся стороны — морские державы. А этой посылке вполне соответствует крымская, но никак не центрально-европейская локализация Руси того времени. Попутно еще раз хочется подчеркнуть, что и не днепровская.
Так что на самом деле нет никаких оснований отделять русь 10-х годов от руси 40-х или 70-х годов X века, и еще меньше оснований относить русь 911 года подальше от морей вглубь европейского континента. Вся начальная русь IX — это русь крымская. Другое дело, что уже в первой четверти X века она чувствует себя как дома и в Поволжье, и на Каспии, и на Кавказе и даже в Подунавье. В частности, Ибн Фадлан был убежден, что встреченные им в 922 году в Волжской Булгарии купцы руси приплыли туда с верховьев Волги, и располагал Русь севернее Булгара. Но, что характерно, он слыхом не слыхивал ни о Киеве, ни о Днепре.
Не знаю наверняка, но вряд ли в Крыму найдены какие-либо археологические свидетельства присутствия там в IX–X веках скандинавов. Викинги практически не оставили археологам «норманнских» следов нигде в Европе. Они слишком быстро адаптировались и ассимилировались, либо, чаще всего, еще быстрее «делали ноги». Но договор 911 года, если это не «липа», от начала до конца сфабрикованная киевскими «краеведами», что выглядит невероятным, дает твердые основания полагать, что скандинавы в IX веке достигли Крыма и, встретившись там с местными готами, образовали тот самый симбиоз, который положил начало народу «русь». В этом симбиозе готский субстрат дал новому этническому образованию местную основу и местные приморские базы, которые вероятно располагались на всех трех оконечностях Крыма[135], а скандинавский суперстрат, бесспорно привилегированный и лидирующий, дал новому народу «пассионарность», благодаря которой русь быстро вышла на европейскую арену и заставила говорить о себе. Означенный симбиоз позволил «нищим, не имеющим национальности» остаткам крымских готов поднять голову и громко заявить о себе под новым именем, а викингам-скандинавам — возможность быстро укорениться на Черном море, где имелись великолепные возможности для их самореализации.
Отдадим должное А. Никитину: он имел смелость признать крымскую русь. Но, увы, он не принял Крым как исконную родину руси отчасти из-за своей ошибочной концепции возникновения первоначальной руси то ли во Фризии, то ли в центральной Европе, а отчасти, вероятно, из-за инерции мышления и отечественной историографической традиции, которая выводит начало русской истории из Поволховья и Поднепровья. В русле этой традиции у Никитина крымская русь — всего лишь побочная ветвь, ответвление приднепровской руси, которая, в свою очередь, вторична по отношению к руси европейской. Но на самом деле никаких доказательств существования ни фризской, ни центрально-европейской руси нет, а те, что приводит сам Никитин, очевидно ошибочны. Более того, если мы имеем несколько заслуживающих доверия свидетельств современников о крымской руси IX и X веков, то о гипотетической приднепровской руси вообще нет никаких объективных данных вплоть до приблизительно середины X века, когда о «Внешней Руси» и местности Киоав-Киова в ней впервые написал Константин Багрянородный, а топоним «Киййоб» проявился в «Киевском письме». Разумеется, здесь, как и ранее, мы исключаем фантазии «краеведа»- киевлянина в ПВЛ о так называемой «Киевской Руси» IX и первой половины X века с мифическими фигурами Кия с братьями и сестрой и Аскольда с Диром, справедливо дезавуированных Никитиным, а также не дезавуированного Никитиным, но от этого ничуть не менее мифического Вещего Олега.
Объективные данные археологии в полном согласии с Багрянородным и «Киевским письмом» не дают оснований говорить о приднепровской Руси до Хвека. Мы уже знаем свидетельства независимых зарубежных археологов, что IX век — «один из наименее интересных периодов в истории этой издревле заселенной местности» (швед Ю. Кальмер), «…история города берет начало в конце IX в., а к середине X в. он превращается в важный городской центр» (француз К. Цукерман) и «военно-политические функции города как центра отчетливо зафиксированы только в Х веке» (немец Э. Мюле). То есть, реально политическим центром чего-то город Киев стал где-то к середине X века, в целом синхронно первым упоминаниям Киоава-Киовы Константином Багрянородным, Киййоба «Киевским письмом» и Куябы арабскими географами. Но, разумеется, в вопиющем противоречии с ПВЛ и всей общепринятой историей Киевской Руси.
Отечественная историография вслед за академиком Б. Рыбаковым трактует «Внешнюю Русь» Константина Багрянородного как некое противопоставление «Внутренней Руси», в которую Рыбаков, продолжая и развивая концепцию А. Насонова, включал Среднее Приднепровье с Киевом, Черниговом и Переяславлем. Однако в тексте Багрянородного никакой «Внутренней Руси» нет, и более того, нет города Киева. При беспристрастном прочтении источника становится очевидным, что у Константина во «Внешней Руси» есть некая местность Киоав-Киова с крепостью Самватом, а все перечисленные им города, в том числе и находящийся совсем рядом с Киевом Вышгород, Константин относил к «Внешней Руси». Между тем специальная оговорка Багрянородного о том, что описываемая им Русь — «внешняя», действительно подразумевает наличие другой, какой-то «внутренней» Руси. Вряд ли удастся найти на эту роль более удачного претендента, чем Крымская Русь, действительно угнездившаяся внутри греческой ойкумены прямо под боком у византийского Херсона.
Крымскую локализацию первичной руси подтверждает так называемый «Баварский географ», в котором при перечислении племен и народов Восточной Европы первой половины IX века русь (Ruzzi) названа непосредственно вслед за хазарами (Caziri). Ведь именно в Крыму начальная русь родилась и долго, весь IX и почти половину X века, наиболее близко, буквально бок о бок, сосуществовала не только с греками, но и с хазарами. А вот Киевской Руси в первой половине IX века вообще еще не было. Так что в «Баварский географ», перечисляя народы и племена (не государства!) Европы, почти наверняка имеет в виду крымскую русь, а не Русь Киевскую.
Я отдаю себе отчет, что невероятно трудно перевернуть вверх тормашками, а на самом деле поставить с головы на ноги заржавевшую историю начальной руси в изложении ПВЛ. И тем не менее, надеюсь, что люди со здравым рассудком еще способны воспринимать разумные аргументы, особенно если таковые целиком и полностью согласуются с объективными данными археологии. В пользу первичности именно крымской руси по отношению к руси приднепровской наряду с приведенными мною выше аргументами говорит археология Киева в трактовке не отечественных и тем более украинских, а видных зарубежных археологов. А их вывод категоричен: Киев как политический центр археологически проявляет себя только к середине Х века! Это настолько точно совпадает с крушением крымской руси Игоря Старого,
