Бессмысленно. Просить прощения и покаяния? Поверит ли?… Но знал, что больше ее не отпустит. И не допустит, чтобы она захотела от него уйти. Он надеялся, он верил, что у него все получится.
Какой он видел свою дальнейшую жизнь?… Как сложно думать об этом, когда
Любил ли он ее? Любил. Признался ли себе в этом? Признался. Смирился ли с любовью? Смирился.
Но поверит ли она ему после того, что пережила по его вине? Он сомневался в этом. Наверное, такое не прощают. Не тому, кто убивал тебя на протяжении девяти лет, а потом выстрелил контрольным в голову.
Как он пришел к тому, что любит ее? Очень просто, ему никогда могло бы показаться, что все может быть настолько просто. Когда начинаешь заглядывать в себя, искать причины, выуживать на поверхность ошибки, недочеты, неправильности и нелогичности, как это делал Максим, ты находишь внутри себя то, что там было всегда. Молчало, таилось, пряталось, пылилось, не показывалось, испуганное, зажатое, маленькое, смирившееся со своей ненадобностью и, казалось, ненужностью. А теперь, найденное тобой, будто обретшее новое дыхание, получившее новую жизнь, новый толчок к развитию, вспорхнувшее к небу.
Любовь к Лене всегда была в нем. Она просто не раскрывалась, таилась, завуалированная за масками лжи, лицемерия, презрения, обмана и фальши, почти уничтоженная, превращенная в ничто, но все еще еле дышащая, живая, хоть и едва разлепившая губы, чтобы заявить о себе робким, но твердым голоском.
И он пал перед ней на колени. Перед этой любовью — непонятой, загубленной, не принятой им, забытой, разбитой, попранной, ущемленной в правах и изломанной болью и прошлыми обидами.
Он открыл ей поток свежего воздуха. И она, воспарив к небесам, воспылала в нем, возрожденная, как феникс, из пепла, загубленная, но не убитая, не порабощенная, а лишь затравленная непониманием.
Он не учился любить, но любовь горела в нем, такая, какой была, какой родилась. И он любил теперь, открыто, цельно, всей своей сущностью любил, всем своим существом. И не боялся больше признаваться себе и всему окружающему миру в том, что любит. Не считая это больше падением или слабостью.
Это было признанием силы, воли, победы. Над самим собой и своими предрассудками.
И, как жаль, что для того, чтобы понять это, признаться в этом даже себе — в первую очередь, себе! — ему пришлось пройти такой тернистый и болезненный путь. К озарению, возрождению, восстановлению.
Почему для того, что понять, как тебе дорог человек, тебе нужно его потерять?! Почему нельзя осознать всего раньше, почему нужно сотворить преступление, пойти на крайности, совершить ошибку, одну за другой, лишь для того, чтобы понять обыденную истину!?
Как нелогичен, несправедлив и жесток этот мир! Особенно, если вернуть потерянное тебе не удается…
На работе Максим был извергом, это заметила и секретарша, и Петя, и партнеры. Он не срывал ни на ком свою злость, он был сдержан, хладнокровен, жестко апатичен и цинично меркантилен. Цеплялся к каждой мелочи, на все обращал внимание, держался открыто отстраненно и рассудочно, поражая хлестким спокойствием и пустотой взгляда.
— Ты будто робот, — сказал ему как-то Петя. — С тех пор как Лена ушла…
— Хочешь уволиться? — сухо перебил его Максим. — Заявление мне на стол. Буду отчислять тебе дивиденды каждый месяц, так что в накладе не останешься.
— Ты что? — уставился на него друг. — Совсем свихнулся?
— А на что похоже? — пронзил его тот ледяным взглядом.
— Тебе честно? — грубо спрашивает Петр. — Или приукрасить?
— Как есть.
— Я искренне хочу, чтобы Лена нашлась, — помолчав, сказал мужчина.
— Потому что не хочешь дивиденды каждый месяц? — иронично поинтересовался Максим.
— Потому что хочу, чтобы ледяная глыба, которая сейчас сидит в кресле, вернула мне друга!
Но ледяная глыба друга ему не вернула. Ледяная глыба не могла изменить реальное положение вещей. А оно было таковым, что только лед и сталь голоса, взгляда, действия его и спасала. Иначе он бы давно умер.
Он уже почти не надеялся на то, что что-то может измениться, а потом… потом Лена позвонила сама.
Он сидел в своем кабинете, изучая принесенные Мариной документы, он уже замотал бедную девушку, и, когда зазвонил мобильный телефон, привычно, не глядя на дисплей, нажал «Принять вызов».
Ему не ответили сразу. Будто издевались. А у него уже давно было не то настроение, чтобы шутить.
И тогда… ему ответили
Он подумал, что ослышался. Нет, не может быть… Ему кажется. Он, наверное, все же сошел с ума.
Но, отрицая любые возможности того, что ее голос ему кажется, он слышит подтверждение этого.
И ему кажется, что мир мгновенно из черно-белого превратился в разноцветный, вспыхнув миллионами различных красок и цветов. В глазах появились косые полосы, а в ушах — шум из жужжащих звуков.
Он молчит. Долго. Не зная, что сказать. Чувствуя, что с языка не рвутся слова, те самые слова, которые он мечтал ей сказать. Извиниться, умолять, просить прощения, обещать… Сейчас, вместо них — тишина.
А потом его вдруг прорывает. Он пытается сказать хоть-то.
— Лена?! — почти кричит, срывается на крик против воли, хотя и обещал себе, что будет сдержаннее с ней. Он учился этому, черт побери! — Лена… это ты?… — пытается совладать с голосом он. — Ты?…
А она дышит в трубку, тоже, будто не может произнести ни слова. Как ему приятно слышать ее дыхание.
— Да, это я.
И его сердце начинает биться где-то в горле. Ладони, вспотев, начинают болеть. Он вскакивает с кресла.
Так много нужно сказать, но из горла вырывается лишь учащенное дыхание и шипящий хрип.
— Где ты?… — выдыхает он, а потом признается. — Я искал тебя… Как ты? Что с тобой?!
Он желает получить ответы на свои вопросы, но Лена сдержанно молчит. И он понимает: не имеет он права требовать от нее. Не заслужил, потерял это право, которого когда-то был удостоен. Уже не для него.
Она продолжает молчать, и только что-то шипит в телефоне, и он боится, что связь оборвется. Но тоже молчит, опасаясь давить на нее, отпугнуть. Хотя рвется, бьется изнутри его боль, просьба, мольба!..
А Лена, тяжело вздохнув, отвечает:
— Со мной все хорошо, — ему кажется, что это звучит очень сдержанно и отстраненно.
Эти слова давят ему на нервы, режут вены, пуская кровь, а в горле вместо тысячи заветных слов — вновь лишь застывший на губах стон и сиплый хрип.
Ему кажется, он умирает в это самое мгновение. А Лена продолжает…
— Максим, — как-то иначе звучит теперь его имя в ее устах. Или ему кажется? — Я подумала, что должна сказать тебе… — молчит, а ему кажется, что мир сейчас расколется надвое, и один из осколков убьет его, распоров грудь. И убивает, почти… —
