Страна восходящего солнца

совершил в 1553 году канси, чтобы хоть как-то повлиять на своего неуправляемого питомца (справедливости ради скажем – ему это удалось). В общем, канси по форме немного сходно с тем типом суицида, когда самоубийца оставляет записку «в моей смерти прошу винить такого-то», хотя основная цель канси иная – скорее не обвинить и тем более не оскорбить кого-либо, а «наставить на путь истинный» таким экстремальным способом. Дополнительной мотивацией здесь могла быть также демонстрация своей верности и преданности.

Наиболее романтичной (добавим – и романтизированной) в западном (да и японском) понимании этого слова формой самоубийства (иногда способом сэппуку) было синдзю – «самоубийство двоих», чаще всего – любящей пары, не имеющей возможности быть вместе в силу неких объективных причин. Причем такой парой могли быть как мужчина и женщина, так и двое мужчин (об отношении самураев к однополой любви будет сказано в нашей книге далее). Причинами синдзю разнополых пар чаще всего было различное социальное положение, противодействие со стороны его или ее родных и многое другое. Примерно то же самое мы имеем и в случае с однополыми парами, ведь в традиционной Японии жесткого неприятия такой любви не существовало, здесь западная по своей сути мотивация вроде «они кончали с собой, чтобы доказать обществу свое право на любовь» – просто не срабатывает. Идея синдзю очень сходна с идеей дзюнси, главное здесь – это надежда на успешное следующее перерождение, в котором влюбленным суждено «одной раздвоенною веткой расти» (Бо Цзюйи) и их никто уже не сможет разлучить. Ведь многие считали, что «духовная связь родителей и детей длится одно перерождение, а любящих супругов – три». Самые знаменитые синдзю, волна которых буквально захлестнула Эдо в конце XVII века (да, мода тоже играла здесь определенную роль!), совершались достаточно обдуманно, а не в некоем внезапном порыве отчаяния, хотя, возможно, следует говорить и об «обдуманном отчаянии». Желающие подробнее узнать о печальных судьбах японских Ромео и Джульетт (кстати, совершивших типичнейшее синдзю по сути, хотя и не по форме – в Японии мужчина в таком случае скорее совершал сэппуку, женщина же – перерезала себе сонную артерию, вешалась или принимала яд) могут обратиться к творчеству великого драматурга Тикамацу Мондзаэмона (которого, кстати, называют «японским Шекспиром») и его драмам, таким как, например, «Самоубийство влюбленных на острове Небесных сетей».

Разновидностью синдзю (или все же дзюнси?) следует считать самоубийство жены вслед за мужем. Яркое описание случая подобного рода представлено в блестящей психологической новелле Мисима Юкио «Патриотизм», где подробно описан процесс сэппуку, поэтому рекомендуем ее прежде всего читателям и читательницам с достаточно крепкими нервами. Таких женщин история Страны восходящего солнца знает немало – это и уже упоминавшаяся нами Оити-но Ката, и Ёдогими (мать Тоётоми Хидэёри), покончившая с собой в башне осажденного Осакского замка в 1615 году, и жена одного из 47 ронинов (Ядзамо Мотооки), «ушедшая вслед за мужем» на его могиле, и многие другие. В XX веке – это прежде всего жена знаменитого генерала времен русско-японской войны Ноги Марэсукэ, в 1912 году заколовшаяся ударом кинжала в грудь после сэппуку мужа. Правда, женщины почти никогда или очень редко совершали сэппуку – как мы уже говорили, традиционно они выбирали перерезание сонной артерии (как менее болезненную и более быструю смерть), реже яд, удушение и т. д. Нередко знатные японки просили мужа или кого-то из слуг убить себя. Естественно, что в самурайском обществе считалось, что женщина не в состоянии вынести все мучения, связанные с сэппуку, и не стоит ее на это обрекать, хотя характерно, что японские дамы нередко демонстрировали просто беспрецедентное мужество (да простят автору читательницы такой невольный каламбур, слегка отдающий «мужским шовинизмом»), и это признавали мужчины – авторы хроник, дневников и т. д., нередко сопровождая комментариями в духе: «Это же надо, какая-то женщина, а может проявить такую силу духа, что иному мужчине не под силу!» Самое любопытное, что, по легендам, собранным в источнике под названием «Харима-но куни фудоки» («Географическое описание провинции Харима»), составленном в начале VIII века, первой сэппуку совершила некая богиня Оми, преследуя сбежавшего от нее мужа. Она «воспылала гневом и злостью, разрезала мечом живот и бросилась в болото», получившее в честь этого события название Харасаки – «разрывающая живот».

Но вернемся к мужчинам. Со временем сэппуку в токугавские времена стало даже своеобразной модой – его начали делать бесшабашные молодые самураи по пустяковым поводам или даже без оных, что немало беспокоило власти и даймё. Ведь далеко не каждый проступок был достоин такой серьезной кары, пусть и почетной – так, господин мог запретить самураю совершать сэппуку, если он считал проступок незначительным. Но иногда сэппуку совершались и из-за, как показалось бы европейцу, пустяков – такова, например, история о «кровавой родословной» рода Сома, поведанная Ямамото Цунэтомо в «Хагакурэ». Во время пожара один из вассалов рода Сома, ничем не выделявшийся ранее, совершил невероятный даже для тех времен поступок – пробрался в пылающий дом и, чувствуя, что назад ему не выбраться, разрезал живот и вложил в рану драгоценный свиток. После пожара оказалось, что вымазанная кровью родословная уцелела, совсем не обгорев, а герой стал известен (естественно, посмертно) всей Японии.

Работая над данным разделом, автор порой был вынужден отвечать на странные, порой парадоксальные вопросы со стороны своих друзей и знакомых. Например, если японцы совершали сэппуку по таким разным поводам, то не было ли среди этих всех мотивов чего-то вовсе странного и экстраординарного даже для японца (не говоря об озадаченных таким обилием мотиваций европейцах). Например, «победного сэппуку», в смысле – от полноты чувств после триумфа? Как ни странно, этот вопрос не столь абсурден, как казалось бы. Так, близким к чему-то подобному являются сэппуку некоторых мастеров боевых искусств, кончавших с собой, дабы не чувствовать неизбежного упадка сил в годы старости. Смысл этого акта – уйти, пребывая в состоянии своего, как говорили греки, «акмэ» – жизненного пика, расцвета. Возможно, как отмечают некоторые биографы, что-то подобное испытывал и Мисима Юкио, этот талантливейший «очарованный смертью демон» (так переводится его псевдоним «Ми-си-ма») японской литературы, хотя формально его сэппуку было исполнено как канси – дабы «разбудить дух нации». Великий творец собственного мифа, Мисима в частных разговорах испытывал явный дискомфорт от мысли, что он может быть жив в неподобающем для истинного японского героя возрасте 45 лет – большинство любимцев японской нации ушли из этого мира молодыми и прекрасными, вызывая острое чувство «печального очарования вещей»…

Интересным моментом были успешные попытки эстетизации сэппуку и всего с ним связанного. Здесь явно проглядывает влияние буддизма и особенно дзэн, ведь в синто смерть (любая, но особенно с пролитием крови) по своей природе отнюдь не прекрасна. Здесь можно указать на тенденцию (достаточно позднюю) к обставлению сэппуку различными дополнительными ритуалами – чистые белоснежные циновки, белые ширмы вокруг (белый в Японии цвет не только чистоты, но и смерти), перенесение места действия в цветущий сад и т. д. В этом же смысловом ряду стоит и обычай пить последнюю чарку сакэ, беседуя на отвлеченные темы, а также писать последнее предсмертное стихотворение – называлось оно дзисэй и представляло собой танка, а позднее хокку. Оно, как и всякое японское стихотворение, кроме вполне очевидного, могло содержать разные смысловые пласты. Этим очевидным должна была быть отнюдь не тема собственно смерти, а, скорее, некий ее симбиоз с условным пейзажным моментом, хотя нередко это правило все же нарушалось. Следующие два хокку – из числа этих самых «последних строф» (автор второго из них – один из легендарных 47 ронинов Катаока Такафусу).

Лист бамбука, сорванный ветром,
Наискось перерезал поверхность реки.
Вот достойный конец.

Легче гусиного пуха
Жизнь улетает.
Снежное утро.

Перевод Д. Серебрякова

Японец или даже человек, неплохо знакомый с японской культурой, увидит в обоих стихотворениях