пациента в состояние такого ужаса, что тот успевал умереть еще до того, как Живодер нажимал на спусковой крючок пистолета. Передают Живодеру. Тот делает свое дело, но не до самого конца. В последний момент приговор вроде бы отменяют. Если после этого пациент ведет себя как следует, после открытого суда его можно передать даже начинающим стрелкам. Но иногда в качестве награды передавали мне. Если пациент упорствует, его передавали мне. Я его готовил к смерти с приятностью. И опять в последний момент исполнение приговора приостанавливают. Предлагают: мол, выбирай, хорошее поведение, и тогда передаем исполнение приговора Гуманисту, или сейчас же передаем Живодеру. Не было ни одного случая, чтобы пациент выбрал второе.
— А что значит: с приятностью?
— Умирание есть естественный процесс. А раз так, то если он проходит правильно, он должен доставлять умирающему удовольствие. Есть разные приемы, как умирающего… вернее, предназначенного для умирания привести в такое состояние.
— Что за приемы?
— Разные. Слова. Движения. Освещение. Запахи. Звуки. В общем, разные. Хотите покажу? Оно понятнее будет.
— Ну нет! Ты уж лучше объясни словами и жестами.
— Первым делом надо суметь завоевать доверие пациента, вызвать его на взаимность, заставить его сотрудничать с тобой. Причем сделать это нужно быстро — времени на это нам отпускали минимум. И действовать надо безошибочно. Малейшая ошибка, и все прахом пойдет. Никаких сведений о пациентах нам не давали. Мы должны были по внешнему виду сразу определить, с кем приходится иметь дело. Посмотришь в глазок, и сразу ясно, что за птица и как с ней себя вести надо.
— Ну и как же ты завоевывал доверие пациентов? — Вхожу в камеру, например — вот так.
— Здорово! — закричали мы в один голос. — Тебе в театре выступать надо! В кино сниматься! Артист!!
— Направляюсь к пациенту, допустим, к…
— Э-э-э! — закричали мы, отодвигаясь от него. — Только не меня!
— Чего вы боитесь? Вас же еще не осудили. Это же прошло. А когда придет снова — нас уже не будет. Ну ладно. От того, как прикоснешься к человеку, какую позу ему придашь, какие движения по его телу совершишь, зависит и состояние самого человека. Вот сядьте так. Ножки немного шире. Ручки вот так. Плечики чуть согнуть. Головку вот так, чуть левее. Теперь дотроньтесь здесь. Подержите тут руку секунд пять. Сдвиньте вот сюда… Ну что?
— Здорово! Да ты никак гипнотизер!
— Ну нет. Гипноз — совсем другое. Тут наоборот, тут нужна полная ясность и трезвость сознания. Абсолютное бодрствование.
— Ребята! Я протрезвел! — И я!
— И я!
— Верно, опьянение сразу должно пройти. Потом разговор. Не трепотня, как у профессора, а всего несколько слов. Надо их суметь выбрать. Произнести определенным способом. И пациенту дать сказать слово. И еще ответить словом. Слыхали, как детские врачи с детьми разговаривают? Вот что-то в этом роде. Иногда одно слово решает дело. Слово, уважаемые, это — сила, если его использовать умеючи. Теперь потеряли уважение к слову. Слишком много слов. Сталин — тот цену слову понимал.
— Ну, скажи такое волшебное слово!
— Повторим?
— Ура, ребята! Конечно повторим!
— Ты, старик, и впрямь волшебник!
— Вношу трешку!
После суматохи, вызванной «повторением», разговор возвращается к той же теме. Теперь нашим вниманием завладевает Сам.
— А он был хороший человек, — говорит бывший секретарь райкома партии. — Это его окружение было плохое.
— Конечно, — соглашается бывший полковник, отсидевший с десяток лет в лагерях. — Прикажет, бывало, расстрелять провинившегося руководителя. А на другой день с грустью вспоминает о нем. Даже плакал иногда. Родственникам хотел помочь. А чем поможешь? Покойника уж не вернешь. Вот и велит их тоже расстрелять: зачем зря страдать?!
— А мы, думаешь, лучше? — сказал бывший работник аппарата ЦК, отсидевший в лагерях вдвое больше, чем полковник. — Мы же сами и помогали ему насиловать самих себя. У нас, к примеру, одновременно сидели три «очереди» бывших сотрудников отдела — те, кого мы посадили, мы сами, и те, кто нас посадил. Не помри Сам, пожалуй, и четвертая очередь последовала бы.
— Скажи, старик, кого персонально тебе пришлось шлепнуть?
— Это я не могу сказать. Я же давал подписку о неразглашении.
— Теперь такие подписки не действуют.
— Их никто не отменял и никогда не отменит.
— Поручили мне написать очерк об одном только что подохшем пенсионере, — говорит Журналист. — Родился в таком-то году. Родители — крестьяне. Окончил сельскую школу. Работа. Помощник тракториста. Тракторист. Медаль за трудовые заслуги. Армия. Финская кампания. Ранение. Орден. Опять деревня. Бригадир трактористов. Отечественная война. Партия. Бои, чины, награды, ранения… Одним словом, газетно-образцовый экземпляр. В конце — начальник цеха на заводе, депутат районного Совета, пенсия. Грамоты, медали, ордена. Женитьба детей. Внуки. От скуки подохнуть можно. Совершенно не за что зацепиться. Ничего личного, индивидуального. Я жену попробовал расшевелить. То же самое: «ничего особенного», «как все», «не лучше других», «не хуже других», «всякое бывало»… Что за люди?! Неужели у них никакой своей душевной жизни не было?!
— Была. Но их душевная жизнь неотделима от их эпохи. Хотите познать их личную, индивидуальную духовную жизнь, познайте события и дух их эпохи. В истории человечества, пожалуй, никогда не было такого совпадения личного и общего, как в это время.
— А плохо это или хорошо?
— Ни плохо, ни хорошо. Страшно.
— Неужели и с моим поколением случится нечто подобное?
— Нет, конечно. Будет хуже.
— Но почему?
— Грандиозная, трагическая эпоха опустошает души, порождая личности, значительные своей личной пустотой. А серая эпоха, вроде теперешней, рождает мелкие душонки. Я бы на вашем месте не стал бы употреблять в отношении того пенсионера слово «подох». Я бы сказал: «покинул мир», «перестало биться сердце», «погиб на боевом посту»… Одним словом, что-нибудь достойное времени.
— Вы?..
— Нет, я был враг той эпохи. Но — когда она была жива. Мертвые же врагами не бывают. Я ведь тоже сын моей эпохи.
— Враг, — вмешивается в разговор Пенсионер. — Кто враг? Где враг? Это сейчас кажется все просто. А тогда это было ой как трудно. Это вы сейчас склоняете — «липовый враг народа», «так называемый враг народа», «липовый процесс»… А для нас это была реальность, и далеко не липовая… Я, между прочим, принимал участие в разоблачении «монархического центра» в Н. Хотите расскажу? Очень поучительная история.
— Давайте, только короче!
— Короче! А куда спешить? Так вот, я с отличием окончил университет, был рекомендован в аспирантуру, профессора сулили мне блестящее будущее в области теории права. Идиоты! Какое может быть будущее у нашей теории нашего права? Но я это только теперь понял, а тогда-то я верил в это право. Смешно вспоминать: я заново переписал всю Конституцию. Жаль, не сохранилась, а то мы с вами посмеялись бы до слез. Короче говоря, мне предложили пойти на работу в органы. Я очень хотел стать ученым с мировым именем. Но тогда я еще в большей мере верил в то, что сотрудники органов на самом деле имеют горячее сердце, холодный ум и чистые руки. Сердце у меня было действительно горячее, а свой
