— Но ведь здесь пираньи. Не успеешь оглянуться, как слопают в два счета.
Мануэл весело расхохотался.
— Никто нас не станет кусать и есть. Пираньи бросаются, как правило, на запах крови. Можем работать без опаски.
Почему-то на этот раз объяснения гаримпейро звучали для меня не очень убедительно. Под конец было решено искать новое место.
Не стоит здесь рассказывать о том, как Мануэл нашел другой участок и как работали на нем почти до захода солнца. Алмазы не появлялись. Видимо, Мануэлу оказывалась неквалифицированная помощь. Усвоив традицию, я, прежде чем воткнуть лопату в грунт и насыпать первое сито, тщательно плевал на рабочее место, однако без каких-либо положительных результатов.
Наступление сумерек застало нас недалеко от впадающей в Арагуаю реки Бандейро. Вдали виднелось несколько домиков — видимо, какой-то поселок гаримпейрос. Решено было там заночевать. Когда лодка подошла ближе, стали отчетливо слышны звуки самбы, раздававшиеся из одной хижины.
— О, здесь народ гуляет! Наверное, кому-то улыбнулось счастье. Вы слышите, у корруптелос играет музыка! — воскликнул Мануэл. — Мы сегодня потрудились на славу. Так что и нам не грешно будет заглянуть в фешанунка. В обычные дни здесь тихо и спокойно.
Мануэл не ошибался. В тех местах реки Арагуаи, где скапливается несколько хижин гаримпейрос, появляются, как правило, и торговые центры. Лавки, склады снабжают гаримпейрос продуктами и оборудованием или, что бывает чаще, поставляют продукты и оборудование владельцам участков, которые, в свою очередь, выдают их в кредит и аренду гаримпейрос, работающим на их землях. Лавочников гаримпейрос зовут «корруптелос», что в переводе должно звучать как «обиратели» или «лихоимцы». Иногда лавочка выполняет роль своего рода увеселительного заведения, которому гаримпейрос дали оригинальное название «фешанунка», что означает: «Закрывается? Никогда!» Если какому-нибудь гаримпейро улыбается счастье и он находит приличный алмаз, то по старательно поддерживающейся традиции гаримпейро-удачник обязан угощать в фешанунка всех знакомых и незнакомых. Правда, не все гаримпейрос с охотой следуют этой традиции.
Мы привязали лодку к колышку, торчавшему недалеко от двух досок, выполнявших роль пристани, и подошли к фешанунка. Коптящие язычки пламени от полудюжины светильников освещали небольшой сарай, в одном из углов которого была поставлена стойка. Около нее было врыто в землю несколько столиков и деревянных скамеек, на которых в беспорядке громоздились пустые бутылки и грязные граненые стаканы. Синий дым не успевал улетучиваться сквозь большие щели крыши, крытой пальмовыми листьями, потому что все новые и новые клубы дыма от чрезвычайно вонючих сигар поднимались над столиками, за которыми сидели гаримпейрос. С первого взгляда было видно отсутствие среди них членов общества трезвенников. На стойке стоял граммофон с колоссальной трубой. Такая конструкция музыкального инструмента, вероятно, встречалась лишь в трактире, где останавливался Хлестаков. Из чрева трубы с трудом вырывались звуки развеселой самбы, бывшей в моде до рождения наших дедушек. Но, вероятно, у хозяина лавки-феша-нунка коллекция пластинок не отличалась большим разнообразием, и одни и те же произведения игрались в течение многих лет при проведении подобных культурных мероприятий. Во всяком случае, мотив самбы был хорошо знаком гаримпейрос, и они пытались довольно нестройным хором подпевать, причем от усердия опережали граммофон примерно на два куплета.
Не успели мы войти в проем двери, как сидевший в одних полотняных брюках гаримпейро вскочил, выхватил из кармана револьвер, что-то лихорадочно всунул в дуло и выстрелил, как показалось, в направлении Мануэла.
— О-ля, Негру, я вижу, к тебе пришло бамборро! — без тени волнения произнес Мануэл и, расставив руки, пошел к стрелявшему.
— Мануэл! — закричал тот. — Карамба! Это же Мануэл! Ты прав, дружище, ко мне пришло бамборро, бамборро в пять каратов. Сейчас здесь все гуляют. Ты тоже будешь гулять. Твой друг — мой друг, он тоже будет гулять.
«Ну и ну! — подумал я. — Кажется, мы попали в интересную историю. Сейчас начнут стрелять и в меня». Предположения, однако, не оправдались: пистолет уже спокойно был водворен на прежнее место, и только рукоятка его торчала из рваного кармана брюк.
— Кашаса, батида, пинга, а может быть, п-п-пива? — в восторге от щедрости своей натуры произнес с пафосом друг Мануэла.
— Кашаса! — был ответ.
Этот местный самогон в несколько раз дешевле, чем бутылка пива, привозимого издалека.
— Бутылку кашаса сеньору! — закричал гаримпейро, обращаясь к владельцу бара — худощавому мужчине, стоявшему за стойкой.
— Эх, Мануэл, — говорил гаримпейро, и белки его глаз сверкали на черном лице. — Полгода ждал я этого дня. А ты же знаешь, вся моя жизнь здесь, на реке. Я же не новичок, не курао. Вообще я родился под Южным Крестом. У других могут пройти два или три года, и ничего не найдут, кроме разве «рисовых семечек» (маленький алмаз овальной формы). Ну, в лучшем случае пускай им попадется «бала» (алмаз округлой формы называют «бала» — «пуля»), А мне вчера попался «шапеу до падре» (алмазы более трех каратов называются «шапеу до падре» — «шляпа священника». И это второй раз за год. Как раз на прошлой неделе я дал обет святой деве Марии: если найду алмаз больше трех каратов, сразу же устрою тройной салют, а то мы что-то обмельчали. Другие, какой бы алмаз ни нашли, пальнут раз, и баста салют. А я сказал — три, и будет три. Еще один остался.
Негру трясущимися руками опять вытащил из кармана брюк револьвер и комок измятых бумажных денег в пятьсот и тысячу крузейро. С трудом отделив от общей кучки пятисоткрузейровую бумажку, он старательно затолкал ее в дуло револьвера и выстрелил. Пуля ушла в том же направлении, что и предыдущая в момент нашего прихода. Это тоже традиция — отмечать таким образом очередную удачу.
Мы с Мануэлом ради приличия выпили немного из поставленной перед нами бутылки. Потом, незаметно выйдя из помещения, нашли место для наших гамаков в соседней хижине и улеглись спать. А из фешанунка до поздней ночи звучала хриплая музыка и слышался громкий голос Негру, еще и еще раз рассказывавшего о своей удаче: о том, как к нему пришло бамборро.
Встали, когда уже солнце стояло высоко над горизонтом. Было часов восемь утра. Ничто вокруг не напоминало о ночном пиршестве, кроме нескольких разбитых бутылок, валявшихся около закрытой на засов двери в фешанунка. На вопрос, обращенный к Мануэлу, где же его приятель Негру, гаримпейро пожал плечами.
— Все! Праздник кончился. Пошел, конечно, опять работать. А может быть, еще не проспался и спит где-нибудь. Выспится — придется опять идти на участок. Он же работает на хозяина.
Vануэл пояснил, что каждый из искателей алмазов надеется на счастье и живет в ожидании его — рассчитывает найти алмаз большой величины. А до наступления этого дня он или промывает речной грунт, или работает в карьерах, добывая мелкие алмазы, так называемые шибиоз, размером меньше одного карата. Сдавая мелкие алмазы хозяину, он поддерживает свое существование в ожидании удачи. Каждый гаримпейро надеется, что придет день, когда он одержит победу, когда к нему придет счастье, большая удача — бамборро. Вот вчера мы как раз и столкнулись с таким человеком, к которому «пришло счастье».
Около места, где была оставлена лодка, стояли двое мужчин.
— Ваша лодка, друзья? — спросили они Мануэла.
— Да. В чем дело?
— Не прихватите нас до Арагарсаса? — спросил один из них, здоровенного роста и с усиками на полном хитром лице.
— Так вы знаете, — нерешительно начал Мануэл, — мы не прямо пойдем в Арагарсас. Мы будем еще мыть алмазы.
— Так и нам не к спеху, — прервал его усач. — Кстати сказать, нам не в Арагарсас нужно, а просто добраться до Касанунга. Знаете, недалеко от города есть такой приток? Там у нас свое дело, свой участок. С
