— Чего он там говорит?
— Не мешай оратору! Давай продолжай лекцию!
В зале захлопали. Кто-то крикнул: «Ура!»
— Я продолжаю, — сказал Луначарский. — «Шапки долой!» — так начинается одна из книг, которая рассказывает о подвиге коммунаров.
Стояла уже полная тишина. И горластый матрос, сдёрнув бескозырку, прислонился к стене и слушал со вниманием.
— Мы сделаем Россию грамотной. Мы построим сотни, тысячи школ, — говорил Луначарский. — Это будет прекрасно. Мы построим коммуну, которая переживёт века.
Луначарский переждал аплодисменты.
— Слыхал? — Матрос с маузером подтолкнул взъерошенного студента. Но тот даже не оглянулся.
— Браво! Браво! — кричал студент.
— Построим! — поддерживали его.
— Парижская коммуна для нас жестокий, но мудрый урок. Мы теперь не отдадим то, что нами завоёвано. — Анатолий Васильевич вынул из жилетного кармана маленький листок и прочёл его по- французски. — Это «Карманьола», товарищи! Её пели коммунары. Я перевёл эту песню на русский язык. — Анатолий Васильевич поднёс листок к близоруким глазам. — Слушайте!
— Просим, просим! Читай! — опять зашумели в зале.
читал Луначарский.
повторяли за ним слова песни.
Зал уже пел.
Улыбаясь, Анатолий Васильевич дирижировал многоголосым хором:
— За победу!!! Ура!
Народного комиссара после лекции хотели качать, но Репкин не дал:
— Анатолий Васильевич устал, и совсем это, товарищи, ни к чему.
— Спасибо, — благодарил его потом Анатолий Васильевич. — Один раз меня качали. Я потом лежал целый день — так было плохо с сердцем.
Репкин провожал Анатолия Васильевича до его дома. Всю дорогу они разговаривали. Репкин расспрашивал Луначарского про Францию, и тот с увлечением рассказывал про Париж.
— Мы, когда в кругосветке были, заходили в Марсель. Тоже красивый город, — сказал Репкин.
— А вы знаете, что в честь этого города получила своё название «Марсельеза»?
Сдвинув на затылок шляпу, Анатолий Васильевич вполголоса напел знакомый мотив.
— Её написал Руже де Лиль, и, извольте знать, ещё в тысяча семьсот девяносто втором году!
— Сто двадцать пять лет тому назад? — удивился Репкин. — А я-то думал, что её у нас сложили. Песня революции.
— А вот это совершенно верно! — подтвердил Луначарский. — Песня революции!..
Кот в сапогах
— Мальчишка не приходил? Меня не спрашивал? — допытывался Репкин у Дуняши, которая ему открыла дверь. — С попугаем мальчишка?..
— Свят, свят… — перекрестилась тётя Дуня. — Ещё чего выдумал: с попугаем… У нас у самих беда… А твоего мальчишки не было…
Поглядев на замёрзшего и усталого Репкина, тётя Дуня усадила его за стол. На столе рядом с цветастой чашкой стояло блюдечко с сухой малиной.
— Видишь, чай пью. Выпей и ты.
Репкин не отказался. За чаем они разговорились. Оказалось, что Репкин и тётя Дуня земляки, оба орловские, только он из Выселок, а она из Покрова.
— Меня к вам в Выселки-то сватали, а батюшка меня не отдал. Только этому делу годов уж пятьдесят будет…
Тётя Дуня, Евдокия Фроловна, дула на блюдечко с чаем и угощала Репкина. Земляк ей был по душе, и она ему рассказала про беду в доме профессора.
— Наша барыня-то, Ольга Лексеевна, в Париж уехала. Видишь, до чего дожили! Отца кинула, дочку бросила. А чемоданы взяла. А по мне хошь царь, хошь не царь — моей совести не убавится. — И тётя Дуня, перевернув чашку вверх донышком, продолжала: — В Париж её понесло, а ежели революция на Париж перекинется?
— Очень может быть, — согласился с нею Репкин.
Тётя Дуня посмотрела на него с большим сомнением.
— Ну да! Говорят, и вас-то, большевиков, сковырнут! А царя опять посадют. Я только так рассуждаю — какой дурак теперь заместо царя сядет? Ты как думаешь?
Репкин дремал.
— Пойдём, я тебе постелю, — сказала Евдокия Фроловна. — Я теперь опять на старом месте живу. Как барыня уехала, я и перебралась. А ты, как тебе положено, пожалуй в гостиную. Вот я и вещички твои туда перенесла.
Захватив подушку, тётя Дуня пошла впереди. На пороге гостиной она остановилась и сказала с сердцем:
— Сколько времени здесь маялась! Куда ни повернусь, вот она я! Лоб перед зеркалом перекрестить было совестно…
Взглянув на Репкина, тётя Дуня вдруг спросила:
— А ты не горишь? Глаза у тебя какие-то чумовые!
У Репкина был жар. В ушах стоял звон, а диван, на который он прилёг, поплыл, как шлюпка в непогоду.
Посреди ночи пришла тётя Дуня.
— Может, воды тебе дать? — спросила она.
Репкин не слышит, стонет.
— Вот горе, захворал земляк!..
