неспокойно было на душе. Привыкла она к мальчишке.
— Балуешь ты его зря, ни к чему, — говорил ей стрелочник. — Вот увидишь, он у нас не задержится. Поправится, силёнок наберёт — и дёру! Надо понимать: жил парень в городе, циркач, что ему у нас?
Стрелочница не верила.
— Кто у тебя там в Питере? — спрашивала она Тимошку. — Какая родня?
— В цирке — клоун Александр Иванович, Репкин — матрос, — отвечал Тимошка.
— Ну вот и хорошо. Кончится война, мы тогда тебя проводим, — обещала стрелочница.
Про Фроську Тимофей молчал. Но именно о ней думал Тимошка, собираясь воевать. Вернётся он с войны, подойдёт к дому, где живут Тарасовы. Фроська увидит его первая. Побежит навстречу, обрадуется. Спросит:
«Откуда пришёл?»
А он снимет с плеча ружьё и стрельнёт вверх. Фроська не испугается, будет просить:
«Стрельни ещё разок!»
«Не полагается, — ответит Тимошка. — Патроны надо жалеть».
Во дворе соберутся соседи, из дома выйдут Василий Васильевич, Пелагея Егоровна. А он всем поклонится — и уйдёт.
Будет Фроська плакать или нет?
Будет. Тимошке хотелось, чтобы она о нём заплакала. Горько, навзрыд, как плакала жена над убитым телеграфистом.
Тоскуя, Тимошка прикладывает к губам гармошку.
— Поиграй, поиграй! — говорит стрелочник. — А то сидишь как сыч.
поёт Тимошка. Эту песню он тоже недавно выучил.
— Что ни песня, то про войну, — вздыхает стрелочница. — И когда она только кончится!
«Прощай, питерская!»
Ещё не светало.
Обоз подъехал к железнодорожному полотну.
Спрыгнув с телеги, Репкин отправился на станцию. Фрося спала и не слыхала, как шла погрузка.
Красноармейцы таскали тяжёлые мешки с зерном, подбадривая друг друга:
— Давай, давай! На путях не спотыкайся!
— Ведь вот, товарищи, как нам повезло! — радовался Репкин. — На путях стоит наш! Питерский! И знакомого там встретил!
Разбудив Фросю, Репкин повёл её на платформу. Они остановились у единственного во всём поезде пассажирского вагона, на площадке которого стоял старичок в телогрейке и пёстрых штанах.
— Вот и мы, Александр Иванович, — сказал ему Репкин. — И вот мой пассажир.
— Я уже волнуюсь: ну-ка, тронемся… — Старичок протянул Фросе руку. — Здравствуй, маленькая!..
Фрося спросонок озябла. Прижимая к груди свой узелок, она смотрела на Репкина:
— А вы, дяденька?
— Я остаюсь, — сказал Репкин. Он присел перед Фросей на корточки. — Прощай, дочка.
На лбу у Репкина блестел пот, на щеке — дёготь. Он тоже таскал мешки.
— Передавай там привет, кланяйся! — Репкин потной рукой поправил Фросе косыночку.
— Дяденька… — Фрося хотела сказать «прощайте», но замолчала, чтобы не заплакать.
— Ничего, ничего, может, ещё свидимся! — сказал Репкин. Он поднял Фросю на руки и поставил её на площадку вагона. — Надеюсь на вас, Александр Иванович!
— Доставлю в полной сохранности. Вы себя берегите, а мы доедем, — отвечал Репкину старичок. Он ласково поглядел на Фросю. И вдруг взмахнул руками: — Ку-ка-ре-ку! Плакать-то зачем? Маленькая!
У Фроси по щекам дорожка от слёз.
Репкин стоял у вагона, держась за поручни. Они со старичком разговаривали, но Фрося не могла понять о чём. Только Репкин был весёлый и даже смеялся.
— Ну и молодчина вы, Александр Иванович! Не ожидал встретить.
— Когда же в Питер? — спросил его старичок.
— Вот этого сказать не могу!
Поезд тронулся. Репкин пошёл рядом с вагоном.
— Желаю здоровья, Александр Иванович! Прощай, питерская!
Поезд пошёл быстрее, и Репкин за ним уже не успевал. Старичок обнял Фросю, и они вместе махали Репкину.
Он стоял на платформе, сняв бескозырку.
Это не сон
Ночь Тимошка спал плохо. Просыпался, ворочался. Ему снился бронепоезд.
Распалённый от быстрого бега, бронепоезд остановился перед разобранным полотном и вдруг стал подниматься: выше, выше, потом полетел над землёй, как большая тяжёлая птица.
Тимошка летел на нём. Ему было не страшно. Он даже приговаривал: «Алле! Алле!» — и бронепоезд послушно обходил стороной облака, которые заслоняли ему путь.
На рассвете, проснувшись от петушиного крика, Тимошка с досадой понял, что никуда он не летит, а лежит на лавке под окном. Петух продолжал горланить, за окошком шёл мелкий, как через сито, дождик. Тесная сторожка в это утро показалась Тимошке ещё теснее.
«Чего мне здесь сидеть — сторожить козу?! Уйду на разъезд. Там, может, повезёт», — решил Тимошка.
— Вот и хорошо! — сказала стрелочница, увидев его одетого и обутого. — Не хотела я тебя в такую рань будить. А уж если встал, подсоби мне — сбегай за кипятком. Я постирать надумала.
Тимошка растерялся.
«Принесу в последний раз, пусть стирает», — подумал он и, подхватив вёдра, помчался на станцию.
Перепрыгнув через грязную лужу, Тимошка подбежал к будке, на которой было написано: «Кипяток».
Около крана с большим жестяным чайником стояла девочка.
— Ошпаришься, глупая! Отойди подальше! — закричал на девочку красноармеец и повернул кран, из которого вместе с паром вырывалась горячая вода.
Нацедив кипятку, девочка обернулась и подняла голову.
Тимошка обомлел: на него смотрела Фрося.
