такой, что при одном его имени бледнеют и зеленеют?
Нас провели в небольшую, уютно обставленную комнату, освещенную только изящной лампой. Принесли по коктейлю и оставили одних.
– Аж мороз по коже, – сказал Розенталь. – Хотя здесь совсем не холодно.
– Скорее жарко, – отозвалась я, осознавая, что говорю скорее для того, чтобы не молчать.
Розенталь одним глотком опустошил бокал с коктейлем более чем наполовину, а потом выдохнул и проговорил:
– Кажется, теперь я понимаю, почему Борю Толстого колыхало всем его студенистым телом, когда он говорил о «Петролеуме». Тут от одной обстановочки и антуража трясет, хотя место уютное… ничего не скажешь.
– Аура такая, – сказала я и подумала, что этот ночной клуб вполне может быть одной из рабочих «точек» для съемок кассет под литерой J.
После этого мы полчаса убивали время, говоря всякие малозначащие пустяки, потому как беседовать о чем-то серьезном и тем более звонить Родиону (а что ему звонить, если пока что нет никаких результатов) я считала излишним. И опасным – если учесть, что в этой комнате может быть установлена аппаратура наблюдения.
Миша травил одесские анекдоты. Надо сказать, что никогда еще мне не было так смешно: нервная энергия, снедавшая меня и нуждавшаяся в выходе, выплескивалась полуистерическим звонким смехом. Миша порой даже поднимал брови, не понимая, чем это рассказанный им анекдот заслужил такую бурную реакцию.
На одном из анекдотов дверь бесшумно отворилась, и вошел худой человек среднего роста в черных брюках и белой рубашке с короткими рукавами, открывавшими сухие мускулистые руки. Сначала мы даже не заметили его: настолько беззвучным было его появление.
И только спустя какие-то мгновения я интуитивно повернула голову: человек стоял в трех метрах от нас и рассматривал нас с Розенталем прямым немигающим взглядом.
Лицо его, гладко выбритое, европейского типа, с прямым носом и чуть прищуренными серыми глазами было спокойно и не выражало ни малейших эмоций; казалось, даже стоявшая в углу скульптура какого-то мрачного греческого бога была более одушевленной, нежели фигура за нашими спинами.
Молчание продолжалось недолго: властная складка его рта дрогнула, и он произнес:
– Зачем вы хотели меня видеть?
Я открыла было рот, но меня опередил Миша Розенталь:
– Поговорить.
Магомадов уселся в кресло напротив меня, прошелся настороженным взглядом сначала по моим коленям, потом по лицу и сказал:
– О чем мы будем говорить? Я вас не знаю.
– Я не думаю, что вам нужно нас знать, – быстро сказала я. – Допустим, меня зовут Мария, а его Михаил. Прочие анкетные данные несущественны.
– Я так понимаю, что главная тут – женщина, – отозвался он, и первый раз в его ровном, невозмутимом тоне проскользнуло человеческое чувство: еле уловимая ирония.
– Это неважно, – сказала я. – В делах нет женщин и мужчин: есть партнеры.
– А также конкуренты и недоброжелатели, которые также не различаются по половому признаку, – сказал Магомадов. – Но говорите по делу. У меня не так много времени. Я вас слушаю.
Я поняла, что с этим человеком не стоит вилять: может оказаться себе дороже. И я решила идти напрямую.
– Мы хотели бы встретиться с человеком, которого называют Джино. Мы знаем, что вы могли бы устроить нам встречу с ним. Поэтому мы и обратились к вам.
В лице Магомадова ничто не дрогнуло, он лишь поднял руку, коснулся пальцами гладко выбритого подбородка и проговорил:
– Откуда вы все это знаете?
– А разве это неправда? – не выдержал Розенталь, которому придал относительную храбрость только что выпитый коктейль.
– Меня интересует, откуда такая информация.
Я улыбнулась и, сложив ладони домиком, вымолвила:
– Вы понимаете, господин Магомадов, все дело в том, что человек, который нас сюда прислал, – богатый бизнесмен. Я его секретарша и доверенное лицо, мой спутник – его пресс-секретарь. Вы ведь понимаете, что у богатых свои причуды. Дорогостоящие. Так вот, он видел несколько кассет «J» и захотел, чтобы производители этих кассет сняли фильм лично для него. Эксклюзив, так сказать. Он даст свой собственный сюжет, укажет исполнителей главных ролей… ну и все такое. Господин Джино определит бюджет такого фильма. Бюджет может выражаться суммой до пятидесяти, а если по расширенному варианту – то и до ста тысяч долларов. Разумеется, фильм будет снят в одном экземпляре и отдан моему боссу. Все рабочие материалы – уничтожены. А что касается того, откуда мы узнали о вас, так это совершенно не имеет отношения к делу. Человек, который дал нам координаты этого места, просил не говорить его имя. Но, я полагаю, деньги, которые я могу предложить господину Джино в задаток, компенсируют такую скрытность.
И я снова ослепительно улыбнулась.
Нельзя сказать, что мои слова (а улыбки – в еще меньшей степени) произвели сколь-нибудь значительное впечатление на Магомадова. Он смотрел на меня неподвижным взглядом, как энтомолог смотрит на насекомое, которое никак не может классифицировать, и молчал. По всей видимости, он ждал продолжения.
– В качестве задатка мне приказано предложить десять тысяч долларов, – добавила я.
Магомадов чуть наклонил голову вперед, тем самым давая понять, что он все расслышал и хорошо понял, а потом подал голос:
– И все-таки я не понимаю, откуда у вас информация о Джино и обо мне.
Я переглянулась с Розенталем и начала лихорадочно соображать, что бы мне еще такое сказать этому невозмутимому чеченцу, чтобы он наконец расшевелился, но тут Алик Магомадов, резко вытянув вперед руку, схватил меня за горло и притянул к себе на такое расстояние, что мой лоб едва не коснулся его аккуратного носа. Мелькнула было шальная мысль полоснуть его по руке титановыми когтями, чтобы немного привести в чувство, но хорошо, что я этого не сделала.
Потому что Магомадов произнес – холодно, отчетливо, чеканя каждое слово:
– Рисковый человек твой босс, раз не боится посылать ко мне своих доверенных лиц с таким предложением. Видно, у него в самом деле диковинные прихоти. Прихоти, требующие немедленного исполнения. Что ж, это можно понять, если у вашего босса есть деньги. Ну ладно… если уж мы встретились, поговорили… ладно. Деньги у вас с собой?
– Да, – с трудом выговорила я.
– Это хорошо. Ты хорошо подумала, прежде чем поехать со мной к Джино? Может, позвонишь боссу и скажешь, что сделка отменяется? Уведомишь, так сказать, о невозможности обоюдовыгодного сотрудничества.
– Нет, не могу. Босс меня просто-напросто уволит, – пролепетала я.
– Всем бы таких преданных секретарш, – сказал Магомадов, выпуская мою шею и отталкивая меня. И тут на его лице – впервые за все время разговора – появилась скупая улыбка.
Тонкая, опасная, она прорезала его продолговатое лицо, как скальпель взрезает кожу. В углах рта обозначились сухие острые складки, глаза еще больше прищурились, и мне показалось, что Магомадов, даже несмотря на свой прямой нос, напоминает большого и зловещего ворона…
Глава 10
