столь быстро, что ни одна капля не упала на его роскошное «приобретение». Что ж, если учиться — то у лучшего учителя.
Юный Караваджо долго сидел у траттории. Наконец вышел Луиджи, глянул на маленького оборванца — с такого поживиться нечем. И тут мальчишка кинулся к нему: «Синьор, у меня для вас подарок! Замрите на минуту!»
Мальчишка не представлял никакой угрозы, и Луиджи остановился. Вмиг парнишка выхватил из-за пазухи угольный карандаш и нацарапал что-то на четвертушке картона. Луиджи взглянул и удивленно крякнул: «Смотри-ка, портрет. А ведь похоже!»
Они подружились, и Микеле стал своим в бандитских кругах Милана. Пришлось, правда, вести двойную жизнь — выкраивать часы для тренировок за счет занятий живописью. Однако выбора не было — либо Караваджо овладеет оружием столь же виртуозно, сколь и кистью, либо сгниет после очередной драки в мусорном рву, куда городские бандиты скидывали убитых после поножовщины. Словом, в Милане Караваджо научился двум вещам — фехтовать и орудовать ножом с ловкостью наемного убийцы и рисовать быстро и сразу «набело», без каких-либо предварительных эскизов. С этим жизненным багажом 20-летний художник и отправился в 1591 году покорять Рим, благо Вечный город принимал всех — и живописцев, и головорезов.
И вот, недоуменно озираясь, Караваджо стоял посреди капеллы Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези. А еще говорят: в Риме лучшие настенные росписи! Да на правой стене — просто мазня, не поймешь, что изображено. Конечно, Рим обладает и шедеврами, созданными Рафаэлем, Микеланджело и другими гениями. Но встречается, увы, и такое безобразие. Ничего, как только Караваджо освоится в столице, он покроет стены церквей лучшей живописью! Правда, пока что это мечты. Уже полгода молодой художник обивает пороги заказчиков, но везде ему дают от ворот поворот. Он ютится в нищем домишке на окраине города, где мыкаются такие же, как он, безработные художники, приехавшие в Рим ради будущей призрачной славы. Но пока слава в будущем, кушать хочется сейчас. Волей-неволей Караваджо пришлось пойти в лавку ростовщика Негретти, который не только ссужал деньги, но и скупал краденое. Миланский вор Луиджи предусмотрительно снабдил своего ученика особой воровской рекомендацией — перстнем с топазом. Так что теперь Караваджо тайком работает на Негретти — ходит с его парнями выбивать долги. Работенка опасная — задолжавшие римляне, не желая платить, нанимают телохранителей. Так что уже пару раз после «обхода» парни Негретти возвращались истекая кровью.
По привычке осмотревшись по сторонам, художник вышел из церкви. Два щеголя преградили ему дорогу: «Эй, приезжий! Ты такой молоденький и хорошенький. Пойдем, пропустим бутылочку!»
Чего надо этим аристократам в кружевах и бантах, завитым и надушенным по последней моде, от него, одетого чуть ли не в лохмотья? Странный народ, странный город. Но почему бы не пойти, коль зовут?
Однако едва Караваджо с новоприобретенными друзьями завернул за угол, оба щеголя полетели в грязь, а в его спину уперлась холодная сталь. Неужто опять как в Милане?! Да только Караваджо теперь не беззащитный мальчишка! Через минуту один из головорезов уже хрипел в пыли, прикрывая руку, располосованную ножом Караваджо, а второй удирал быстрее зайца. Караваджо поднял беспомощных щеголей. Те, всхлипывая, начали бормотать благодарности.
«Но мы не можем разгуливать в таком виде! Одежда в грязи, банты разорваны!» — тут же захныкал один. «Пойдем к синьору Форсаче! — предложил другой. — Там нечего стесняться!»
И точно — стесняться оказалось нечего. Форсаче владел тайным «островом Амура», а проще говоря, публичным домом. Но каким?! Мужским! От такого непотребства у Караваджо аж дух перехватило. «Это же грех, осуждаемый церковью!» — возопил он. «Весьма сомневаюсь! — отрезал один из его новых знакомых. — И духовенство, и аристократы часто просят прислать к ним мальчиков. Все самые именитые римляне подвержены этой моде».
Караваджо поскреб в затылке, и тут его осенило. Вот выход из его безденежья, возможность познакомиться с потенциальными заказчиками! Надо просто написать портреты самых красивых мальчиков и предложить их богатеньким покровителям.
И вот уже Караваджо днюет и ночует на «острове Амура». Он нарисовал «Мальчика с розами в вазе», «Юношу с корзиной фруктов» и многих других. Синьор Форсаче присоветовал: «Покажи свои картины монсеньору Пандольфо Пуччи. Он прелат папского двора, тонкий ценитель искусства».
Взяв напрокат приличную одежду, завившись и надушившись, Караваджо явился в римский дом Пуччи. Показал несколько работ, в том числе и «Музицирующих мальчиков», где на заднем плане написал свой портрет. Монсеньор слащаво улыбнулся: «А мне сказали, ты пишешь на темы, любезные амурным радостям. Но эти мальчики просто поют…»
На другой день Караваджо принес подправленную картину. Юные певцы закатили глаза в экстазе. А чтобы уже не возникало никаких сомнений, художник пририсовал одному из героев крылья. Пусть никто не усомнится в амурных делах этих мальчишек!
Монсеньор Пуччи расплылся в улыбке: «Это другое дело! Я вижу, ты — умелый юноша. Я дам тебе кров и стол, а ты напишешь копии с благочестивых картин, которые я отошлю в городок, где родился. Но в перерывах между копиями ты изобразишь для меня еще несколько таких музицирующих».
Так появился «Лютнист» — меланхоличный томный юноша, уносящийся в мир своей музыкальной мечты. Ну а чтобы он понравился «тонкому ценителю искусств», Караваджо изобразил на партитуре перед музыкантом интригующую надпись: «Вы знаете, что я вас люблю». И наплевать, что вокруг Караваджо поползли слухи о том, что он и сам, смазливый юнец, стал подстилкой для богатеньких ценителей юношеской плоти. Может, и так. А кому какое дело?! Зато теперь Караваджо нечего беспокоиться, что он умрет в нищете где-нибудь на грязной улице. Не умрет, потому что теперь престарелые селадоны наперебой зазывают его в свои дома. Теперь для всех он — Принц Юности!
Авантюры Короля ночных улиц
Караваджо обвел мутным взглядом грязный сводчатый потолок. Где он? Это явно не его комната в доме прелата Пуччи. Ах да — монсеньор же выгнал его под горячую руку, не отдав даже картин. Так что художник оказался на улицах Вечного города. Там, на улицах, Караваджо и подхватил знаменитую римскую малярию. Таких больных свозили в монастырский госпиталь Санта-Мария и бросали на произвол судьбы в подземелье, как трупы. Значит, и он в подземелье смертников. Выходит, скоро увидит отца с матушкой.
Стукнула дверь. Показалась чья-то голова: «Вон тот парень из Караваджо. Неси его на свет!»
Здоровенный монах, как перышко, поднял ослабевшего художника и потащил куда-то. Очнулся он в опрятной келье. Рядом — сестра-сиделка. Оказалось, приор госпиталя, синьор Контерас, видевший художника у монсеньора Пуччи, узнал его среди больных. Выходит, воссоединение с родителями пока отменяется.
Едва начав приходить в себя, Караваджо попросил холст и краски. Поставил зеркальце на расшатанном монастырском столе и написал автопортрет — кожа желтая, лицо одутловатое, вместо одежды — несвежая простыня. А чтобы было не так страшно смотреть, пририсовал себе гроздь винограда с венком и назвал картину «Больной Вакх». С этим «Вакхом» Караваджо и явился в мастерскую модного живописца Чезаре д’Арпино. Тот скривился, но не выгнал. В этой-то мастерской на него и обратил внимание могущественнейший кардинал Франческо Мария дель Монте. «Но мне нужны картины только на евангельскую тему!» — заявил он. Караваджо взвился: «Я не стану писать ни сцен мученичества, ни пыток — боли хватает вокруг!» Но потом, поразмыслив, решил: разве в Святом Писании нет прекрасных тем — например, библейские красавицы? Правда, где нищему художнику взять натурщицу? Ну да что-нибудь придумается!
Фальшиво насвистывая, Караваджо возвращался в полуподвал, который снимал у приятеля. Ничего, вскоре добрейший кардинал дель Монте обещал дать ему приют на своей знаменитой вилле Мадама. Это же чудо — жить на вилле, спроектированной и расписанной самим великим Рафаэлем! Не будет больше протекающих стен, сырости со сквозняками.
