Толкнув дверь, Караваджо шагнул в темноту своего пристанища. И вдруг тонкий клинок уперся ему в бок. Проклятый кошмар — неужели убийцы застигли его в собственной комнатушке?!
«Осторожней, Пьетро, ты можешь ранить художника!» — прозвучал нежный, но капризный голосок.
Перед Караваджо возникла тонкая девичья фигурка. Божественный овал лица, пухлые губы, надменный взгляд блестящих карих глаз. Фелида Меландроне — известная всему Риму золотоволосая куртизанка, чьей благосклонности добиваются самые богатые, красивые, знатные. Но что она делает в его убогой каморке?
«Я хочу, чтобы вы нарисовали мой портрет! — повелительно проговорила красавица. — Я приду завтра утром!» И, подозвав своего телохранителя щелчком пальцев, как собачонку, Фелида удалилась.
Ночь прошла в лихорадке. Караваджо бегал по домам друзей, выпрашивая у кого что мог. Зато к утру он натащил в свой полуподвал занавеси и скатерть, пару красивых стульев и даже дорогой персидский ковер — не ступать же ножкам красавицы по грязным доскам. Красавица явилась одна, оставив телохранителя на улице, подошла к окну так, чтобы свет выгодно освещал лицо: «Рисуй, я хочу остаться в веках!» Вот тут-то Караваджо и осенило: «Позвольте мне увековечить ваш образ в картинах на святую тему!» Красавица удивленно вскинула брови: «Ты в уме? Писать с меня образ святой? Да только на прошлой неделе из-за меня были две дуэли. Глупцы поклонники не поделили мою благосклонность. Молодой Альбертиго и доктор Пруэтта отправились к праотцам. Зато их соперники заплатили мне втрое положенного!»
У Караваджо мурашки побежали по коже. Красавица говорила о смерти так спокойно, как Ледяная дева. От такой надо бежать подальше! Но ведь притягательна, как рай небесный. «А вы всегда остаетесь с тем, кто больше заплатит?» — хрипло прошептал художник. «Или с тем, кто больше понравится!..» — откликнулась Фелида и ринулась в объятия Караваджо.
Дни завертелись. Художник работал как одержимый. Ведь после того, как он перебрался на виллу Мадама и стал официальным протеже кардинала дель Монте, римляне завалили его заказами. Но Караваджо думал только об одной заказчице — прелестной Фелиде. Ей не слишком-то понравился портрет. А когда художник написал ее в образе святой Екатерины Александрийской, она и вовсе недовольно надулась: «Что это за вульгарное колесо сзади?» Не говорить же ей, что это пыточное колесо, на которое потом возведут бедную святую!..
Прелестная Фелида не знала ни истории, ни библейских сюжетов. Она вообще ничего не хотела знать, кроме своей выгоды и тщеславия. «Все говорят, что ты — большой художник. Вот и рисуй картину побольше!» — требовала она. Конечно, это была чистой воды авантюра — изображать в виде святых дев самую высокооплачиваемую городскую куртизанку. Но что делать, коли затуманенный вожделением глаз Караваджо видел ее святой и непорочной?.. Хотя что-то все-таки шевелилось в его голове, ведь написал же он огромный холст «Юдифь и Олоферн», на котором Юдифь с прелестным лицом и капризно- презрительным взглядом Фелиды безжалостно отсекает голову несчастному Олоферну. Причем беднягу Олоферна Караваджо написал с себя. Фелида взглянула и захлопала в ладоши: «Я убила тебя!»
Наконец-то до Караваджо стала доходить истинная сущность коварной и безжалостной возлюбленной. Да она бездушная кукла! Мало того что стража чуть не каждую неделю подбирает трупы поклонников, дравшихся из-за нее на дуэли, она и сама не прочь убить!..
Теперь он старался не видеться с Фелидой. Это оказалось несложно. Заказы множились, деньги текли рекой. И наконец, свершилось главное. В январе 1599 года Караваджо пришел в капеллу Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези. Теперь он — не простой посетитель, а живописец, которому поручено написать на правой стене (той самой, которая столь не понравилась ему восемь лет назад, когда он только приехал в Рим) сюжеты из жизни апостола Матфея. И это будут не возвышенно-красивые изображения, а глубоко трагические сцены. Есть и другие заказы: уважаемый синьор Черази пригласил Караваджо расписать свою капеллу в церкви Санта-Мария дель Пополо. Для него надо нарисовать «Обращение Савла». И это тоже будет неожиданная картина!
О, лучше бы в голову Караваджо не приходили все эти «неожиданные» идеи! Прелат церкви Санта- Мария дель Пополо обвинил его в ереси. Это было серьезно — ведь совсем недавно церковь сожгла на костре еретика Джордано Бруно! И вот Караваджо, истекающий холодным потом ужаса, стоит перед церковным судом.
«Почему на твоей картине апостол Савл, иначе именуемый Павлом, валяется на земле, а в центре, как главная героиня, стоит лошадь? Это святотатство!» — гремит голос прелата. «Я хотел изобразить тот страшный миг, когда, увидев, что лошадь вот-вот растопчет его, Савл обратился к Богу», — пытается оправдаться Караваджо. «Выходит, лошадь заменяет у тебя Бога, и потому от нее исходит свет?!» — ахает прелат. «Нет! — отвечает художник. — Но она — орудие Божье и стоит в свете Бога».
Кардинал дель Монте, сидящий в первом ряду, встает: «Не стоит судить столь строго! Художник не умел, но мечтал выразить Слово Божье. Мы накажем его за неумелость — оштрафуем на сто скудо!»
У Караваджо все плывет перед глазами. Надо же — темной ночью он не боится столкнуться с шайкой головорезов, а монахи в черных сутанах приводят его в ужас.
Надо реабилитироваться — и срочно! Как раз есть подходящий заказ: влиятельнейший маркиз Джустиниани уговорил монахов-кармелитов поручить Караваджо написать «Успение Марии» для церкви Санта-Мария делла Скала ин Трастевере. Художник трудился долго и тщательно. Но когда предъявил картину кармелитам, те ахнули. На холсте Нечестивца Мадонна умирала в убогом подвале, похожем на приют для нищих. Она лежала в рваном крестьянском платье, а на ее обнаженных огрубевших ногах виднелась засохшая грязь, будто она обошла все дороги мира. Дальше — больше! Уже через пару дней по Риму поползли слухи, что проклятый художник использовал в качестве модели мертвую проститутку, выловленную в Тибре. Вот откуда такая натуралистичность — одутловатое, словно испитое лицо и вздутый живот, как у утопленницы. Это было святотатством!
Монахи воззвали к святой инквизиции. Маркиз Джустиниани в качестве «вклада замирения» привез в монастырь несколько бочек отборного вина. Караваджо в ужасе кинулся к очередной картине. Уж теперь- то он напишет то, что надо, — огромное благочестивое полотно «Мадонна с пилигримами».
Однако все повернулось по-иному — в мастерскую Караваджо вломились стражники и потащили художника в суд. Там уже бесновался, изрыгая проклятия, нотариус Мариано Пасквалоне: «Этот мерзкий художник избил меня! А все из-за своей потаскушки!» — «Ничего подобного! — кинулся к судье Караваджо. — Я избил его из-за непочтения к Святой Деве Марии!» — «Рассказывай!» — гаркнул судья. И художник начал объяснять: «Я пишу алтарный образ. А синьор Пасквалоне, взглянув на холст, обозвал Святую Деву шлюхой!» — «Не слушайте его! — закричал нотариус. — Лучше спросите, как его зовут бродяги на улицах нашего славного Рима?» — «Как?» — поинтересовался судья. «Королем ночных улиц! — выпалил синьор Пасквалоне. — Потому что его все боятся. Он же из дома без своего кровавого ножа не выходит!» — «Это правда?» Судья воззрился на обвиняемого. «Вы же знаете, ваша светлость, что на улицах, особенно ночных, полно бандитов, — буркнул Караваджо. — Ну подрался я пару раз! Приходится защищаться!» И тут опять встрял Пасквалоне: «Да он и есть самый главный бандит! Потому и малюет потаскушку!» Караваджо начал злиться: «Зачем говорить такое?! Мне позировала хорошая девушка — нежная и ласковая…» — «Это ты сам проверял? — с издевкой поинтересовался Пасквалоне. — Конечно, ее нежность известна всем. Вы видели эту картину, господин судья?» Проклятый Пасквалоне повернулся к слуге закона. «Я не имею времени на созерцание всяких картин!» — отрезал судья. И тогда Пасквалоне взорвался: «А зря! Могли бы и взглянуть. На той картине в виде Святой Девы Лена Антоньетти!»
Судья крякнул. Это же проститутка с улицы Пьяцца Навоне. И она действительно ни для кого не жалела ни ласки, ни нежности. Но в последнее время, когда судья приказал Лене явиться к нему, девчонка не соизволила прийти. Потом уже, порасспросив соглядатаев, судья узнал, что Лена спуталась с каким-то живописцем. Чуть не собралась за него замуж. Но какое замужество! На таких, как эта Лена, не женятся даже самые распутные художники. Хотя поговаривали, что ухажер девки души в ней не чает. Однажды, когда какие-то подвыпившие аристократы попытались забрать к себе девчонку силой, отчаянный ухажер их просто прирезал. Дело тогда замяли, погибшие были всего лишь младшими сыновьями, а почтенные семьи не хотели огласки. Кому охота признаваться, что члены твоих семей лишились жизни даже не из-за высокооплачиваемой куртизанки, как, например, Фелида Меландроне, а из-за простой девки с улицы, как Лена?! Судья тогда не стал вникать в происходящее — не хотелось бередить собственные воспоминания о
