рыцарями по указанию римской курии, которой, по мнению Пачелли, «было удобно устранить человека, ставившего под сомнение догматические принципы церкви и обращавшегося со святынями безо всякого почтения». Недаром же нашлась переписка кардинала Сципионе Боргезе, к которому и ехал Караваджо, и папского нунция Деодато Пачеллио, где говорится о том, что Караваджо куда как лучше умереть, нежели приезжать в Рим. И даже указывается место возможной смерти — близ Неаполя. Есть и свидетельства недовольства папы поступком мальтийцев, приютивших мятежного художника. Так, может, роковой удар кинжалом — это плата мальтийцев за новые милости Рима?..
Вот и вся тайна полного забвения Караваджо. О его «беспутной жизни» просто необходимо было забыть в приказном порядке. Ибо, изучая картины и жизнь Нечестивца, исследователи неизбежно пришли бы к загадке его смерти. Ну а потом — к отгадке: великого художника зарезали по приказу высших чинов тогдашней католической церкви. Разве таким тайнам можно позволить стать известными?!
Время золотого брегета
С подачи драматурга А.Н. Островского российское купечество воспринимается ныне «представителями темного царства», эдакими безжалостными авантюристами. Жизнь этого героя действительно авантюра — местами смешная, местами грешная. Но как без грехов прожить-то?..
Отец и сын лаялись не хуже собак прямо в комнате полицейского пристава. «Я тебя кормил-поил! — кричал отец. — А ты уйти задумал! Наш Осташков — городишко крохотный. А ты на столичный Питербурх замахнулся!» Сын вопил не сдаваясь: «Я уж три года сам кормлюся — мясо с лотка продаю. По-своему жить хочу!» Отец воззвал к приставу: «Не давайте ему прогонной бумаги, ваше благородие! Пропадет в Питербурхе мой Савка, собачий сын!»
Пристав обмакнул перо и вывел: «Выдана сия бумага Савве… — подумал и дописал: — Собакину». Отец всплеснул руками: «Какой он Собакин?! Я крещен Яковом, значит, сын мой — Яковлев!» Пристав оторвался от бумаги и вперил в старика тяжелый взгляд: «Сам сказал — собачий сын. Я только покрасивше записал, переписывать не стану. А в столицу ехать он волен. По новому указу императрицы Елизаветы Петровны нельзя чинить запретов торговым людям. Лучше дай ему родительское благословение».
Яков охнул и неуклюже перекрестил сына: «Бог с тобой, Савка! Не пропади только в столице!» Савка облобызал родителя и, схватив бумагу, выбежал во двор. Пристав поднялся: «И ты иди домой, Яков!» Но тот вдруг беспомощно всхлипнул, ощупывая пояс: «Савка, собачий сын! Полтину у меня стянул!..» Тут пристав и расхохотался: «Ну, точно не пропадет твой Собакин!»
М.Н. Колокольников. Портрет Саввы Яковлевича Яковлева (Собакина)
В далеком городе-столице Санкт-Петербурге императрица Елизавета Петровна пребывала не в духе. Выкушала всего пару чашек чаю на балконе, завешанном расшитым тюлем — и от солнышка, и от чужого глаза. Третью чашку и в ручку не взяла. А все оттого, что вечор слушала новых певчих, привезенных с Малороссии, да всех забраковала. А уж так хотелось новый голос услышать — любит государыня певческое искусство.
«Све-жа-я те-ля-тин-ка-а-а!» — донеслось вдруг с улицы. Елизавета вскочила, опрокинув стол. Напев-то какой — свежий, сладенький. А на улице опять: «Све-жа-я те-ля-тин-ка!» Государыня обернулась к придворным: «Привести певуна!»
И вот он стоит пред очами императорскими — высок, строен, молод. В сильных руках — лоток, полный свежего парного мяса.
«А ну, спой еще!» От приказа императрицы Савка соловьем залился. Елизавета сама ему подпела. «Сколь хорош голос! — молвила. — Пусть гофмаршал возьмет певуна в поставщики припасов для моей кухни. А ты, певун, станешь каждое утро у меня под балконом свою телятинку расхваливать!»
И вот уж через месяц стал Савка Саввой Яковлевичем. Телятинку теперь не на лотке приносил — возом возил на царскую кухню. Важные вельможи, желая угодить государыне, ему заказы делали. Денежки в карман рекой потекли. К 1760 году записался Савва Собакин в почетное купечество, а потом заплатил «комиссию в казну» да и взял на откуп таможню в Риге. На том и свой первый миллион сколотил.
Перенявший трон своей тетушки Елизаветы император Петр III пожаловал Савву Собакина грамотой на потомственное дворянство, да вот незадача — неожиданно Богу душу отдал. На троне воцарилась всемилостивейшая Екатерина II. Пришлось и к ней подход искать. Подоспел случай — маскарад во дворце. Надел Савка шелковую рубаху, взял свой старый лоток, положил на него золотую брошь в виде прелестной коровки. Улучил момент, подошел к Екатерине, разодетой в костюм богини справедливости, да и затянул свою песню: «Свежая телятинка!» Екатерина взглянула — красавец статный, очи блещут — да и прошептала: «Охочь до свеженького?» — «С превеликим нетерпением!» — ответствовал Савка. «Вот и яви оное!» — разрешила императрица и потянула красавца в боковой будуар.
Через час, оправив юбки, богиня справедливости кликнула обер-секретаря: «Отблагодари моего вернейшего подданного Савву за особые заслуги!» Так Савва Собакин получил бумаги на петербургский питейный откуп.
В 1774 году в честь Кучук-Кайнарджийского мира с Турцией повелела государыня во всех петербургских кабаках три дня водку раздавать бесплатно. «А ты, Собакин, мне потом счет представь! — сказала. — Казна выплатит!»
Савва и представил, даже количество бочек выпитых указал. Да, как на грех, счет ко всесильному Бецкому попал, а тот — старик ученый да въедливый. Снарядил следственную комиссию. Та в тупик встала — на всех столичных складах не найдешь столько бочек, что написал Савва.
Притащили горе-откупщика к Екатерине. Та руками всплеснула: «Конечно, я знаю: в этой дикой стране все воруют! Но чтоб попасться так глупо?! Неужто нельзя было заранее бочки счесть?» Савка пал в ноги: «Прости, матушка! Приказчик счета пишет, небось напутал. А я неграмотный, цифири не понимаю!» Да как ткнется Екатерине в необъятные юбки. Ну та и сомлела. «Отправляйся на полгодика от греха подальше в Москву! — говорит. — Там отсидишься. А чтоб позору не было, именуйся отныне по отечеству — Яковлевым».
В Москве у Савки как раз дальний родственник помер. Ну он и объявил: преставился купец Савва Собакин, а все его наследство на потомственного дворянина Савву Яковлева переписано. Покойника, как положено, нарядили в лучшие одежды, «наследник» даже положил ему в карман часы дорогущие — золотой заморский брегет. Пускай все видят щедроты наследнические. В церкви на отпевании Яковлев у гроба замешкался. Церковный староста подбежал — может, чем помочь — да и ахнул: потомственный дворянин в карман золотые часы засовывает. Не стерпело, видать, сердце — стащил-украл Савва сам у себя брегет. Да только часы, видно, обиделись и ходить перестали.
Впрочем, и Савва не задержался в Москве, ведь главные денежки-то всегда в столице трутся. Так что Яковлев вернулся в Петербург, поступил под крыло самого светлейшего князя Потемкина — начал поставлять мясо в армию. И вот светлейший князь уже вертит в руке счет на оплату поставок мясной провизии, представленный «почетным поставщиком ея императорского двора Саввой Яковлевичем Яковлевым». Счет громаднейший — 500 тысяч рублей. Сам Яковлев переминается с ноги на ногу перед столом светлейшего, опасаясь, подпишет тот или нет.
Светлейший, однако, не спешил, видно, прикидывал что-то. Савве знак рукой подал — мол, сядь, дело не быстрое. Тот сел, да все крутился на стуле. Наконец Потемкин удовлетворенно причмокнул — видно, решил дело — и поднял на подателя хитрые глаза: «А ведь у тебя тут приписочка тысяч на двести». Савва задрожал: «Всего на сто, благодетель. Не больно и много. А жить-то надо…» Светлейший фыркнул: «Оно конечно. Ладно уж, включу твои пятьсот тысяч в свою ведомость на оплату из казны».
Податель вскочил, бухнулся в ноги Светлейшего, да тут из рукава его на пол со звоном золотая монета в 10 рублей и вывалилась. Потемкин и сам вскочил: «Что же это?! Монета эта у меня на столе лежала! Как ты посмел взять?!» Савва снова — бултых в ноги: «Прости, светлейший! Не удержался. А все глаза проклятые завидущие, руки — загребущие! Да мне и матушка государыня не раз выговаривала: убери
