за учителем.
Через четыре года, 7 августа 1782-го, в Петербурге при огромном скоплении народа на Сенатской площади состоялось грандиозное действо. Екатерина II появилась на балконе Сената в парадном платье. Тысячи горожан встретили государыню ликующими возгласами. Все деятели культуры толпились в первых рядах. И только создателя монумента пригласить на открытие не соизволили. О нем вообще предпочитали не вспоминать. Да и к чему, если на памятнике красовалась надпись: «Петру Первому — Екатерина Вторая».
Когда новость дошла до Парижа, Фальконе занемог. Вскоре его разбил паралич, и больше восьми лет он пролежал без движения. И только верная Мари умела понимать его. 24 января 1791 года он умер на ее руках.
А бронзовый всадник, которого с легкой руки Пушкина стали называть Медным, стоит, возвышаясь над своим великим городом. Одни считают его проклятием, виноватым в бедах города, в его наводнениях. Другие, однако, верят, что он — защитник города, простирающий над ним свою охранительную длань. Но все сходятся в одном: пока стоит над Невой Медный всадник, Петербург будет жить. Недаром же монумент не вывозили из города даже во время Великой Отечественной войны. Вместе с жителями Ленинграда он пережил блокаду и страшные смертельные зимы. И неудивительно, что, когда после блокады Медного всадника освободили из-под укрывавших его мешков с песком и досок, на камне оказалась нарисованная мелом медаль «За оборону Ленинграда». Великий Петр защищал свой великий город.
Тайный брак создателя храма Солнца
История часто обладает короткой памятью. Люди, которыми восторгались современники, забываются через пару десятилетий. Но забытые имена обладают особой притягательностью, особенно если они связаны с тайной и приключениями самой Жизни.
Музыка, любовь и… авантюра
Весь свет Петербурга 1770-х годов стремился посетить дом сенатского обер-прокурора Алексея Афанасьевича Дьякова на Васильевском острове. Однако центром притяжения являлся не сам прокурор, а пять его дочерей-красавиц, из которых самой обворожительной была средняя — Мария.
В 1770 году Маше исполнилось 15 лет, и с тех пор она слыла украшением столицы. Слыла не просто очаровательницей, но и «способной к искусствам». Рисовала маслом так, что сам живописец Левицкий, любимец императрицы Екатерины II, почитал за честь давать ей уроки. Писала стихи, да такие, что сам Державин считал, что их стоило бы печатать. Пела столь искусно, что выступала на оперных концертах перед императрицей. И поэтому никто не удивился, когда известный меценат П.В. Бакунин объявил, что именно мадемуазель Дьякова исполнит главную партию в новой французской опере, которую Бакунин ставит в своем домашнем театре. Ноты этой оперы только что привез из Европы молодой дипломат — Николай Александрович Львов.
Маша с интересом смотрела на серебряный поднос, который только что внесла в гримерную комнату служанка, помогавшая гримироваться хозяйке. На подносе лежали «подношения, соответствующие случаю», — так назывались подарки, которые восторженные слушатели преподносили исполнителям после спектакля. Конечно, профессиональным певицам подносят «неприличные дары» — кольца да браслеты. Но ведь Маша Дьякова — аристократка, поэтому ее подарки абсолютно приличны. И потому старшая сестра Маши — Александра, которую в соответствии с модой следует величать «Александрин», без боязни развернула первый же сверток: «Это новая книга стихов господина поэта Ивана Хемницера — и между прочим, посвящена тебе!» Маша только плечиками пожала: что с того — многие восторженные пииты посвящают ей стихи. А сестра уже разворачивала другой сверток: «И это книга — сочинения господина Капниста. — Бойкая Александрин вдруг потупилась. — Можно я возьму себе?» Маша улыбнулась — она-то знала: сестрица неровно дышит к молодому Капнисту. «А вот, смотри, Мари! — Саша развернула третий сверток. — Это же новые стихи поэта Львова!»
Д.Г. Левицкий. Портрет Марии Алексеевны Дьяковой
Маша вскочила, мигом выхватив книгу: «Дай сюда!» От резкого движения книга раскрылась. Обнажилась надпись на титуле: «Тебе, моя солнечная Маша!» Девушка прижала книгу к груди и расплакалась.
Сестра гладила ее по плечу, сидя рядом. Что тут сделаешь?! Вот уже четыре года бедная Маша влюблена в Николая Александровича Львова. Тот красив, молод, благороден. Близкий друг поэта Державина, художников Левицкого и Боровиковского. Сам одарен разносторонне: пишет стихи и музыку. Служит по дипломатической части: приписан к посольству в Испании. Видя его рвение, батюшка сестер Дьяковых — Алексей Афанасьевич — поначалу принял в нем участие. Зная, что Львов беден, поселил его в собственном доме. Да в одночасье отказал в протекции: застал Николая на коленях перед любимой дочкой Машенькой да и выгнал вон. Словом, разлучил, как Ромео и Джульетту.
Д.Г. Левицкий. Портрет Николая Александровича Львова
Маша плакала. Батюшка гневался: «Не для того я тебя растил, чтобы отдать замуж за какого-то нищего! А у твоего Львова всего-то одно сельцо Никольское под Торжком, да и то на болоте». Однако Николай Александрович не отступался: многократно просил руки Машенькиной у строптивого родителя. Дьяков на него только ногами топал, а дочке запретил даже видеться с Николаем, а коли та ослушается, пригрозил, что посадит неугодного жениха в тюрьму.
Что было делать, ведь Дьяков — обер-прокурор, кто с ним сладит? Четыре года влюбленные не разговаривают, не переписываются. А любовь их все живет. Иногда сестры приносят несчастной Маше новости о ее возлюбленном, иногда девушка видит его издали. Вот и на этом вечере Маша согласилась выступить потому, что надеялась: вдруг увидит хотя бы в зале своего Львовиньку, как она его про себя называла. Да не увидела. Вот только — книга…
Николай Львов подстерег Дьякова в клубе: «Отчего же вы принимаете ухаживания Василия Капниста за Александрин, а меня прочь гоните?!» Обер-прокурор не торопясь открыл табакерку, взял понюшку табаку. Затянулся, потом почти брезгливо скинул с манжета упавшую табачную крошку и процедил: «У Капниста доход с имений и чин по службе большой». И обер-прокурор смачно чихнул.
Львов вышел из клуба пошатываясь: неужто все меряется на чины и деньги? И Дьяков всерьез верит, что они могут заменить любовь и счастье?! В голове сами собой складывались гневные строки, обращенные к обер-прокурору.
Это были не вычурные строки, коими грешат все придворные поэты. Зато эти строки были полны
