Брачный контракт

удалось бы как-то уладить и отец Дональда был бы сейчас жив. Но кто она такая, чтобы осуждать Бэрил? Айрин устыдилась своих мыслей. Сначала надо разобраться во всем, а потом выносить приговор.

Николь снова потянуло к излюбленному в последнее время занятию. Она достала из красивой резной шкатулки старые бумаги. У шкатулки было второе дно, о чем никто, кроме Николь, не знал.

Она обнаружила эту шкатулку на чердаке два года назад и решила взять для бижутерии. И случайно наткнулась на эти бумаги. Письма женщины к мужчине. Почерк был совершенно незнакомым. Николь мгновенно сообразила: это любовные послания женщины к отцу.

Связь отца с актрисой всегда будоражила ее воображение. Она страстно желала узнать все подробности их отношений. И в то же время сама мысль, что она знает то, чего не знают ни мать, ни Айрин, придавала Николь значительности в собственных глазах.

Какое-то время она задавалась вопросом, почему письма оказались на чердаке, но куда больше ее интересовало содержание писем.

Их было очень много. Исписанных мелким незнакомым почерком, местами неразборчивым. У Николь быстро уставали глаза, и она читала их очень медленно да и не торопилась, желая растянуть удовольствие.

И когда только эта женщина — так Николь мысленно называла Синтию — успела столько написать? Если верить матери, они с отцом и знакомы-то были не больше месяца.

Николь решила, что мать сама не знала всей правды. Скорее всего Синтия и отец встречались тайно несколько лет. Иначе и быть не может. Письма не были датированы, и никаких имен не называлось. Ни обращения, ни подписи. Очевидно, они были очень осторожны. Синтия часто уезжала из страны на съемки, а отец не мог ее сопровождать. Она отсутствовала по нескольку месяцев, и они писали друг другу трогательные письма. Интересно, хранит ли эта женщина его письма так же бережно?

Казалось странным, что отец не забрал их. Наверное, в разгар скандала он просто забыл о них, а прислуга нашла старую шкатулку и отнесла на чердак. Да и зачем они ему? Он наверняка знает их наизусть.

Когда-то Николь с волнением взяла в руки первое письмо. Оно было коротким.

«Радость моя, тебя нет, но это ненадолго. Скоро я снова погружусь в глубокий сон, где мы всегда вместе. Я смогу прикоснуться к тебе, обнять, забыть обо всем. Ничего во мне нет, кроме любви к тебе, нет и не будет. Никогда! До встречи, любимый. Я всегда с тобой».

Николь эти письма казались очень странными. Эта женщина не сообщала отцу никаких новостей, не писала ни о чем конкретном, только о своих ощущениях. Она совсем потеряла голову, жила в каком-то другом измерении. Но Николь сама никогда не была серьезно увлечена и считала само собой разумеющимся, что все влюбленные — сумасшедшие. Для самой Николь любовь была не чем иным, как собственническим инстинктом, способом самоутверждения через опьяняющее чувство своей власти. Она просто принимала как данность, что другие люди устроены иначе, и не задумывалась об этом.

«Почему я не видела тебя сегодня? Я так стремилась к тебе. Ты знаешь, что для меня день без тебя — это пытка, страшнее которой ничего нельзя придумать. Ты мучаешь меня, но разве не понятно, что я и так страдаю? Не нужно заставлять меня чувствовать снова и снова свою вину. Если бы я была уверена, что буду с тобой, я бы ушла к тебе. Когда-нибудь так и будет.

Надеюсь, что скоро. А пока я хотя бы время от времени вижу тебя. Шаг за шагом я приближаюсь к тебе. Я знаю, ты давно меня ждешь. Но ведь чем больше дней я здесь, тем меньше мне остается. Когда настанет время, ты протянешь мне руку, и мы шагнем в вечность. Если бы только я была уверена, что иду к тебе, что это будет правдой… но я не уверена. Не позволяй мне сомневаться, не смей этого делать».

«Эта Синтия явно чокнутая», — подумала Николь. Бессмысленные упреки, бессвязные излияния. Перечитав это письмо несколько раз, она сообразила, что речь, скорее всего, идет о свидании, на которое отец не явился. Синтия переходит в конце письма к намекам на возможность сойтись открыто и обоим порвать с семейными узами. Наверное, им надоело видеться урывками и тайком. Неудивительно, что она совсем обезумела. Бедная женщина! А отец еще пропускал свидания. Николь это неожиданно насмешило. Подумать только, ее робкий и нерешительный родитель и эта женщина-вамп. Она стала читать дальше.

«Прости меня, дорогой. Не знаю, что на меня нашло. Я была ужасно несправедливой. Ты меня любишь, я уверена, что любишь. Обещаю тебе никогда больше не сомневаться. Это было так глупо. Ты сказал, что прощаешь меня за это и за многое другое. Ты знаешь, за что. Нет смысла говорить об этом. С тех пор, как это случилось с нами, ты стал добрее. Иногда мне приходит в голову ужасная мысль, что таким способом мы стали ближе. Неужели понадобилось пройти через это, чтобы спасти нашу любовь? Ты там, я то там, то здесь. Наверно, иначе было невозможно. Когда ты приходишь ко мне, я счастливее, чем раньше. Раньше я боялась тебя потерять, а теперь ничего не боюсь. Я должна была убить свой страх. Прости меня, но я должна была это сделать. Я люблю тебя».

Бедный отец! Интересно, что он мог ответить на это сумасшедшее послание? Наверное, Синтия имеет в виду, что они оба разрываются между своими чувствами и семейными обязанностями, уж очень туманно она пишет. Почему не называть вещи своими именами?

Постепенно Николь стало скучно. Оказывается, ее письма еще нужно расшифровывать. Дальше она стала читать понемножку, забывая надолго про их существование, и лишь время от времени снова погружалась в эти старые странные письма.

Николь не могла понять, почему Синтия все время просила прощения. За что, в чем она провинилась перед отцом? Оставалось только гадать.

Эти непонятные уверения: «…я бы давно совсем ушла к тебе, если бы точно знала, что это соединит нас». Синтия постоянно повторяла эти слова, которые оставляли Николь в совершенном недоумении.

Одно письмо окончательно сбило Николь с толку. Она просто не знала, что и думать.

«Вчера ты все-таки обвинил меня. Ты сделал это. Но кто, как ни ты, вынудил меня пойти на это? Я спасла тебя, сохранила для себя и для тебя самого. Я спасла ту часть тебя, твоей души, которая возвысила нашу любовь. Я не могла позволить тебе все уничтожить. А ведь другая часть тебя, которой я всегда боялась больше всего на свете, была готова это сделать, она была способна все перечеркнуть. Когда мы виделись первый раз после того, как я это сделала, ты был мне благодарен. Ты все понимал, ты успокаивал и благодарил меня. Как же сейчас ты мог так забыть о своих прежних словах? Что же значат твои обвинения сейчас?»

Что же такого ужасного сделала эта женщина? Почему она постоянно оправдывается? Этот поступок должен быть очень серьезным, иначе не произвел бы на нее такого впечатления. У Николь забрезжила смутная догадка.

Она восстановила ход событий. Получалось, что единственным ужасным последствием всего этого скандала было самоубийство мужа Синтии Фрэнка Грэхема. Если его жене и есть в чем себя винить, то скорее всего в этом. Вряд ли возможны другие варианты. Но почему Синтия пишет о чем-то таком, что сделала именно она?

Николь задумалась и так и подпрыгнула от посетившей ее мысли. А что если… она убила мужа своими руками?

Некоторое время Николь сидела, оцепенев. Как только ей пришла в голову эта мысль, она вдруг совершенно растерялась. Николь внимательно пересмотрела некоторые особенно насторожившие ее письма и выражения. Теперь ей многое стало понятным. «Я должна была это сделать… я спасла нашу любовь… ты там, я здесь… ты обвинил меня…»

Николь задохнулась от ужаса. Она стала гнать эти подозрения, убеждать себя, что это глупые выдумки, абсурдные домыслы. Подумав о том, что нет ничего глупее, чем убивать мужа, с которым можно просто развестись, Николь успокоилась.

Но, возобновив чтение, она почувствовала, что подозрения начинают оживать. И хотя у Николь волосы вставали на голове дыбом при этой мысли, дальше гнать их от себя она уже не могла.

«Нет ничего такого, чего бы я ни сделала для тебя, дорогой. И я доказала это не на словах, ты знаешь. Кому-то это может показаться чудовищным, но мы с тобой не из их числа. Другого