от меня не отделаешься. Когда я боюсь, я вцепляюсь в кого-нибудь мертвой хваткой.
— Не надо больше бояться, мама. Теперь все будет в порядке, — пообещала Айрин.
— Ради этих слов стоило все начинать. — Бэрил закрыла глаза и откинулась на подушки. Силы ее были на исходе. Начав дремать, она пробормотала сквозь надвигающийся сон: — Я люблю тебя, моя малышка.
Покидая эту комнату, Айрин еще не могла разобраться в своих чувствах. Смертельная усталость не оставляла в ней места ни мыслям, ни чувствам, ни эмоциям.
— Айрин! — услышала она голос Джинни. — Бэрил не спрашивала…
— О чем?
— Понимаешь… старая тетрадка… какие-то письма подруги… Года два назад Бэрил было плохо, вроде того, что сегодня ночью. Я прибежала, а она сунула мне в руки какие-то бумаги и повторяет, как в бреду, что это письма подруги и их надо получше спрятать. Я потом пошла зачем-то на чердак и спрятала там тетрадь. Вскоре хватилась, а ее там нет. Думала, Бэрил нашла и забрала опять. Сегодня вдруг она ни с того ни с сего стала спрашивать об этих письмах, а я не знаю, что и сказать. Я ведь была уверена, что она у Бэрил.
«Вот и ответ на последний вопрос, как дневник мамы оказался на чердаке, теперь все ясно».
— Не волнуйся, Джинни. Тетрадь нашлась.
Айрин пошла в свою комнату и вынула дневник Бэрил из стола. Она сделала то, о чем просила ее мать, — зажгла свечу и смотрела, как исчезают в ее пламени строчка за строчкой, листок за листком. Та же участь постигла и письмо Бэрил к Уиллогби. Теперь Бэрил может спать спокойно. Прошлое кануло в Лету.
Теперь она должна решить, что ей делать дальше? Первым делом Айрин села за письмо к Дональду. Он имеет право знать все.
Она подробно изложила случившееся, не упустив ни одной детали. В конце своего послания Айрин попрощалась с ним навсегда, выразив надежду, что он не будет вспоминать о ней с горечью.
Она запечатала конверт не без тайной мысли, от которой трудно было бы удержаться, что таким образом предоставляет и Дональду право выбора. Айрин хотела дать понять Дональду, что готова на все, даже на разлуку, лишь бы сохранить в памяти как драгоценный подарок ту чудесную ночь в нью-йоркской гостинице, не позволяя времени, боли и злости уничтожить ее. Она зафиксирует в памяти каждый миллиметр той комнаты, уголок прохладной простыни, ощущение шелковистых волос Дональда в пальцах своих рук, его нежный, почти детский профиль, запах блаженной усталости, разлитый в воздухе, прикосновения, подобные невидимым следам, которые оставляет на стене солнечный зайчик. Она сохранит свое сокровище в самом сокровенном уголке подсознания, извлекая реликвию в минуты отчаяния.
Айрин хотела опустить конверт в почтовый ящик, но передумала. Дональд наверняка скоро примчится сюда, требуя объяснений. Лучше, если письмо будет ждать его здесь.
Она передала конверт Джинни, приняв от нее заверения, что с Бэрил все будет в порядке и во время ее недолгого отсутствия не возникнет никаких осложнений.
Айрин заказала билет на ближайший рейс в Нью-Йорк. Уже светало, ночь была на исходе.
Ей не хотелось сейчас думать о том, что произойдет за два дня ее отсутствия. Завтра или даже сегодня днем Дональд прочтет ее письмо. Пока ее нет, он все обдумает и примет решение.
Николь сидела на берегу, равнодушно глядя на набегающие волны. Когда Боб видел ее в таком состоянии, а за последние дни это случалось очень часто, ему хотелось схватить земной шар и встряхнуть хорошенько, чтобы разом выветрилось все, что способно вызвать у Николь подобное выражение лица.
— Зачем ты привез меня сюда? — устало спросила она.
— Ты уже спрашивала.
— Думаешь, сидя здесь, я забуду о том, что моя мать наркоманка и сумасшедшая, отец не известен, сестра стала чужой, а отчим никогда не любил меня?.. Теперь хоть ясно, почему ему не было до меня никакого дела, чувствовал, наверное, чужую кровь. — Она была на грани истерики.
— Подслушивать иногда небезопасно. — Боб обнял ее, такую застывшую и напряженную. — А что если ты не так поняла…
— Я не глухая, — отрезала она, — я слышала каждое слово матери. Мой настоящий отец был каким-то авантюристом, о котором и говорить не стоит.
— И не надо. Этот биологический факт уже невозможно изменить. Какой смысл изводить себя?
— Тебе этого не понять, Боб. Я даже не знаю, кто я.
— Никки, перестань. Ты сама не понимаешь, что говоришь.
— Я забыла, что все понимаешь у нас только ты. Извини.
— Клянусь, если ты сейчас же не перестанешь, я тебя убью. — Боб сжал ее щеки. — Ты просто дурочка.
Николь растерянно застыла. Ее белокурые длинные волосы развевались на ветру. Боб смотрел на нее со смешанным выражением восторга и злости.
— Кто бы ни был твоим отцом, я благодарен ему. За то, что он дал тебе жизнь. И не смей говорить, что ты не знаешь, кто ты. Ты женщина, которую я люблю.
Николь заплакала и уткнулась лицом в его плечо.
— Не надо, Никки… пожалуйста, не надо. — Он целовал ее волосы, ухо, шею.
Она была избалована признаниями и комплиментами, но таких слов не слышала никогда. Ее это потрясло больше, чем подслушанное заявление матери о том, что Дэниел Лоу не ее отец. На миг Николь даже забыла о тайне своего рождения. Слова Боба, которого она привыкла не воспринимать всерьез, выбили ее из колеи.
Николь была не менее ранима, чем ее мать, но интуитивно она знала, как не сломаться, не допустить того, чтобы кто-то разрушил ее веру в себя. Ведь именно это произошло с Бэрил.
Обладая куда менее страстным темпераментом, чем ее мать, но большей наблюдательностью и трезвостью, Николь сразу же поняла, что это настоящее чувство. Что-то подсказывало ей, что такой любви она может больше и не встретить. Любви беспредельной, чуткой, бережной и нежной, начисто лишенной эгоизма и чувства собственности, до боли великодушной.
«Боже мой, а ведь он единственный человек, который любит меня по-настоящему», — с удивлением осознала Николь, перед мысленным взором которой промелькнула полусумасшедшая апатичная мать, отец, которого, как выяснилось, она никогда не видела, отдалившаяся от нее сестра, вечно плачущая в последние дни и не отходившая от Бэрил Джинни, вереница безликих мужчин, похожих друг на друга, смотрящих на нее пустыми влюбленными глазами и не забывающих при каждом удобном случае как бы ненароком коснуться ее бедра или колена.
Только сейчас, сидя у кромки воды и глядя на набегающие на песок волны, Николь поняла, как она одинока. Слова Боба звучали в висках, голове, отдавались в сердце и наполняли странным светом все ее существо. Перед Бобом сидела уже не капризная девчонка, а женщина с внезапно проснувшейся мудростью, с совершенно новым для Николь сосредоточенно-мягким выражением темных глаз.
— Ты сейчас была где-то за тысячу миль отсюда, — смущенно пробормотал он, коснувшись ее лба.
— Вот тут ты ошибаешься, Боб, — Николь неожиданно засмеялась новым, счастливым смехом. — Я была здесь, с тобой.
— Серьезно? — растерялся он.
— В жизни не была серьезнее. Скажи еще что-нибудь, — попросила Николь, не сводя с него сияющих глаз.
— Я люблю тебя.
— Продолжение еще лучше. Поцелуй меня.
Боб привлек ее к себе, и через минуту они уже лежали на песке, чувствуя дыхание ветерка, ласкающего их обнаженные тела.
Они занимались любовью далеко не в первый раз, но для Николь все было впервые, все чувства, до того дремавшие в ней, проснулись. Николь сама поразилась безудержной нежности, переполнявшей ее душу и сквозившей в каждом движении, взгляде ее полузакрытых лучистых глаз. Никогда она не была так
