Плут быстренько вернулся к Гребенникову и Тоне – те молча стояли в двух метрах друг от друга. Никаких перемен. И даже, кажется, сигарету Гребенников курил ту же самую.
– Ну как? Весело было вам?
Чекин хохотнул:
– Значит, коктейль из вас не сбился? А еще барменша!
И тут же заторопился:
– Идем, Павел. Идем.
– Куда?
– К нам. В общагу. Я сейчас звонил одному дружку – он сказал, что вроде бы Валя обещалась к нам вечером приехать.
– Это точно?
– Что ж я, врать буду?
– С тебя станет… – Но тут же Гребенников подумал, что, может, и правда Валя приедет и ведь других путей для поиска не видно. – Ладно. Пошли…
Они прибыли в общежитие. Поднялись наверх.
– Этаж наше училище арендует, целый этаж! – пояснила Тоня, ей понравилось слово «арендует».
– А запах у вас. Не этаж, а пивная бочка, – сказал Гребенников, вглядываясь в полутьму. И повторил: – Ну и пахнет у вас.
От стены отделилась какая-то качающаяся фигура:
– Старичок, у нас пахнет только голодом.
Юный Чекин ткнул этому выступившему из тьмы под ребро – тот дернулся всем телом.
– Черт… Чего тебе, Чекин? Дай я поговорю с товарищем.
– Хватит попрошайничать – зови ребят. Я двадцать рублей раздобыл.
– О боже ты мой – двадцать!
Из полутьмы тут же набежали дружки, стали качать Чекина. Его любили, и, надо отдать плуту должное, он ведь не утаил, не сказал: «Я принес пятнадцать рублей», – хотя и понимал, что сейчас все это распылится до последней копейки.
Разумеется, Валя не появилась. Гребенников ждал, прохаживался по коридору мимо комнат, привыкал, общежитие как общежитие. В угловой комнате монотонно зубрили наименования блюд из тресковых рыб.
Появился Чекин, который, казалось, исчез навсегда. От него шел крепкий пивной дух. Он был раскисший и мягкий:
– Понимаешь… Она из-за нас с Валькой устроилась на хлебозавод.
– Кто?
– Мать наша. – И Чекин как бы всхлипнул: – Мамочка… Она и сейчас там работает. – Он пояснил: – Это в войну, в голод… На хлебозавод устроилась, понимаешь?
– Понимаю.
– Нет, не понимаешь! На хлебозавод тогда брали в две смены. Либо в две смены, либо не берут. Она восемнадцать часов в день вкалывала, понимаешь? Нет, ты вслушайся: восемнадцать! Чтоб только мы с Валькой черную булочку иногда попробовали… – Он всхлипывал, расклеился. – Мам-мочка!
Был второй час ночи, когда Чекин появился в коридоре опять:
– Ведь ночь, чего ты ее ждешь? Не придет она – понимаешь? Я бы сказал тебе, Павел, да ни к чему это.
– Что?..
– Да ничего… Хороший ты человек, Павел, да вот беда – денег у тебя мало, славы мало. А сестренка моя это самое «мало» не уважает.
Чекин ушел.
Время было позднее, метро уже наверняка не работало. В конце концов Гребенников сел в коридоре прямо на пол и прислонился спиной к стене. Так вот, сидя, он и задремал.
Транзистор выдавал нечто в моцартовском духе, мелодичное и игривое. Валя в своей полосатой пижамке сосредоточилась на важном деле – она решила пройти на цыпочках по одной половице. От стены до стены.
– Так… так, – приговаривала она, балансируя руками.
– Так… так, – в тон повторял Иван Павлович, затаив дыхание. – Ура, Валя! Молодчина! – Он схватил ее на руки. – Я с тобой пацаном себя чувствую!
– Пусти, я вон по той пройду… по тоненькой!
Она опять шла по половице, балансируя руками.
– Я стал мальчишкой. Я даже и вру, как мальчишка. Именно так, как в молодости, – легко и безбоязненно врется!
– И что же ты такое врешь? – безразлично спрашивала Валя, тем временем сосредоточенно приближаясь к другой стене.
– Ну… ну, например, жене… Например, и тебе немножко…
– И мне? – преувеличенно серьезно спросила она.
– Ура!.. Ура! – закричали они оба разом (Валя как раз дошла до стены – и великолепно дошла).
– Ну, не то чтобы вру, – говорил он, прижимая Валю и глядя ей в глаза. – А все-таки. Например, не сказал, что дал твоему брату двадцать рублей.
– Он у меня плутишка.
– И большой плутишка!.. Он вздумал пугать тем, что тебя разыскивает этот твой Гребенников.
– Павлик знает, что я не в Киеве?
– Едва ли. Это был просто милый шантаж.
– Нет, нет! Значит, Павлик меня ищет.
Она стала переодеваться. Затем выдвинула чемодан на середину и стала бросать туда – уже волнуясь, руки дрожали! – свои тряпки и книжки.
Он хоть и ожидал, что однажды это случится, но как бы потерялся. Он заговорил отрывочно и невпопад:
– Неужели сейчас уйдешь? Прямо сейчас? Да что с тобой?!
– Не надо прощаться, миленький. Не люблю нытья.
– Валя!.. Но я сегодня так спешил к тебе…
Он попытался было забрать чемодан. Он взял его силой. Но она, очень точно попадая в уязвимое место, сказала:
– Ты ведь не похож на мальчишку, правда?
Он отдал чемодан – отошел к окну. Отвернувшись (глядя в окно), он попробовал теперь сентиментальную ноту:
– Прости меня…
– И ты меня, – довольно холодно сказала она.
Тогда, собрав весь свой ум и свой опыт, он сказал:
– Я, кажется, понял. Этот Гребенников тебя любит, и ты не хочешь, чтобы он волновался.
– Не знаю. Я хочу к нему – вот это я знаю.
Она на секунду заколебалась – чемодан был в руке, она готова была идти.
– Эй! Эй! Опять ты скис, миленький, – сказала она с улыбкой. – Не будешь ты человеком.
– Зато ты приедешь к нему человеком.
Валя (она не поняла иронии) совершенно искренне сказала:
– Да! Я приеду к нему веселой и любящей – вот такой я приеду.
Она вышла и быстро застучала каблучками, не попадая на выложенный гостиничный ковер. Иван Павлович Корнеев видел теперь ее в окно – она бежала, срезая угол асфальтовой площадки, к дороге. «Такси! Такси!» – она махала рукой.
Он выпил воды, выкурил сигарету – затем сел за телефон, чтобы сдать с таким трудом и муками добытый всего на несколько дней гостиничный номер.
– Да, – повторил он в трубку. – Да, сто семьдесят пятый… Да, прямо сейчас, он мне больше не
