нужен.
– Павлик! – закричала она радостным, громким голосом, вернувшись в Подмосковье, в дом, где они жили, и вбежала в комнату.
Чемодан полетел в сторону – она бросилась к Гребенникову.
– Павличек! – повторяла она, вся дрожа. – Павлик мой, только не спрашивай, ничего не спрашивай…
Она всхлипывала:
– Ну виновата, ну дрянь. Ну что ж тут скажешь? Опять этот шик, вино, ковры гостиничные, таланты… Ну слаба я, Павличек, слаба… Ну побей меня, но только не спрашивай…
Она заглядывала в глаза:
– Но ты ведь не знал, что я не в Киеве? Или знал?.. Тсс. Я сама. Я сама все скажу. Мучился? Правда?.. Ну, слава богу, я как чувствовала!
И она повторяла, без тени сомнения, повторяла искренне, как главное:
– Павличек, я только тебя люблю. Никого и никогда я не любила!
– Да… Да… Да… – отвечал он, счастливый и наволновавшийся (он приехал после сидячего ночлега в общежитии, разбитый и опустошенный). – Да, Валя. Конечно, Валя, – повторял он и, словно это было бог весть как важно, вытащил, торопясь, вторую чашку и налил ей чаю.
Но ближе к вечеру – он даже не думал, скажет он это или не скажет, – Гребенников сказал:
– Слышишь, Валя…
– Да.
– А все-таки что-то случилось. Во мне случилось. – И он добавил нашедшиеся слова: – Кончилось что- то.
Валя чистила картошку на ужин. Нож в ее руках замер на секунду и тут же опять продолжил свою как бы кружевную работу.
– Что кончилось? Ты меня не любишь, Павлик?
– Да. Так случилось – я у стены сидел и тогда уже подумал.
– У какой стены?
– Ну, там, в общежитии, у брата твоего. – Гребенников увидел ее слезы, но продолжал: – И не оттого, что я ждал. Я же тебя не первый раз ждал, а как-то одно к одному…
– Но почему же? – Она капала слезами себе на руки и продолжала чистить картошку.
– Я тоже думал – мало ли как оно может кончиться? Пугался иногда, и всякие драмы виделись… А оно само кончилось.
Она тихо сказала:
– Я… я тебе противна?
– Нет, нет, – заторопился он. – Тут и не поймешь. Противна?.. Не в том дело. – Он проговорил, раздумывая: – Совсем не в том.
И он усмехнулся, как бы удивляясь самому себе.
Послышались шаги. Сосед или его жена. Кто-то шел с кухни.
– К нам идет?
– Ага.
– Удостовериться хочет – мы это в свой дом вернулись или не мы? – сказала Валя, понижая голос, а шаги приближались.
Вошел сосед, попросил электробритву.
– Понимаешь, Павел, моя испортилась… Я уж и не надеялся, что вы приехали…
Валя тряхнула головой, слезы веером слетели. Она улыбнулась:
– А к утру надо быть бритым.
– Именно! – Сосед расплылся в добродушной улыбке, будто признался в чем-то. Он взял бритву из рук Гребенникова и ушел.
Валя сказала:
– Тишина какая… Павлик, а может быть, тебе кто-то понравился?
– Нет. Даже и намека нет… Я бы сказал. – И он махнул рукой. – Боже меня сохрани от этого!
Но хотя все было сказано и названо, Валя еще не вполне поняла. Она продолжала чистить картошку и, как при некоторой беде, с привычным вздохом сказала:
– Как же мы жить будем?
– Не знаю. Мне, наверное, уехать надо… Уехать – это обязательно.
И тут Валя не только поняла, но и испугалась.
– Нет, нет. Тогда уж я уеду… Я же виновата.
– При чем здесь это!
Она заплакала и теперь уже всхлипывала – плакала и чувствовала, что ей больно:
– Павличек! Павличек!.. Как же я жить буду? Я же не могу без тебя жить.
Она продолжала чистить, роняя очищенную картошку в кастрюлю. Кастрюля стояла на полу, прямо под ее руками.
Минута шла за минутой, и был еще такой разговор. Они поели жареной картошки, и Гребенникова, утомленного за эти дни и ночи, стало бросать в сон. Он прилег и уткнулся головой в подушку – тело расслабилось.
– Павлик, ты спишь?
– Я просто лежу, – сказал он.
Валя говорила:
– И дрались мы с тобой, и ругались, и чего только не было – неужели же теперь так тихо, спокойно?.. И конец?
Она говорила:
– А что наши?.. Они, значит, тоже меня искали?
И еще говорила:
– Ведь правда получается – какая я дрянь.
И вдруг улыбнулась:
– Нет, наши никогда обо мне плохо не скажут.
Гребенников подал приглушенный подушкой голос:
– Я… я не сплю.
– Павлик!
– Не сплю… Я только устал.
Он проснулся – она трогала его за плечо:
– Павлик, куда же ты хочешь переехать?
Со сна он не понимал.
– Ты же сказал, что ты уедешь… а куда?
– Я не знаю. В Ленинград… Варапаев к себе в институт приглашал – давно, правда, было. Позвоню, узнаю.
Она плакала.
– Ну, что же ты плачешь… Перестань.
– Я тихо, тихо. Спи.
Она притихла. Он, продолжая спать, прислушался, плачет она или не плачет – понял, что плачет, и на этом понимании, не в силах переключиться, опять заснул.
– Уж лучше я уеду.
– Почему же лучше?
– Я нехорошая.
– Начинается, – сказал Гребенников.
Валя собирала вещи. И без конца повторяла, что она уедет. Она уедет в приволжский городок, где живет какая-то полузабытая тетка. Домой ей, Вале, возвращаться стыдно. Она не смогла жить в Москве, а там, в маленьком незнакомом городке, она попытается начать жизнь снова. Что ей здесь?..
