задумывалась о том, умеет ли мой муж прощать, а ведь стоило подумать! Просто удивительно, что он так со мной обходится и при этом бомбардирует Лерку просьбами о посредничестве! Ведь он ее всегда на дух не переносил, а тут вдруг сделал доверенным лицом! Хотя она ведь открыла ему глаза на мою неверность, цены ей после этого нет!»
Так, злясь то на мужа, то на подругу, то на себя саму, Елена незаметно доехала до дома. Поднявшись на свой этаж, она с минуту стояла у двери квартиры, чутко прислушиваясь, пытаясь понять, нет ли кого внутри. Наконец, выругав себя за трусость, она вложила ключ в замочную скважину и повернула его, пытаясь вспомнить, где и когда (совсем недавно) отпирала некую дверь с таким же точно чувством тревоги и настороженного ожидания. А вспомнив, печально улыбнулась. Ей не верилось, что всего не– сколько дней назад она могла быть такой чувствительной и наивной.
Не зная, на какой час назначены похороны и когда их участников можно будет застать во дворе дома, где жил профессор, Елена поехала наугад, сообразуясь с личным опытом. Она рассчитала, что к часу или к двум пополудни все должны вернуться с кладбища. Уже позже, осторожно въезжая в забитый машинами двор, женщина запоздало сообразила, что можно было позвонить Татьяне Семеновне, которая наверняка знала все детали.
Однако, оказалось, что расчет был верен. Возле подъезда, где располагалась квартира профессора, толпилось не– сколько десятков людей, и скопление народу сразу привлекало к себе внимание. Втиснув машину под чье-то окно, Елена неуверенно приблизилась, твердя про себя, что ее никто не заметит среди этой пестрой публики. Здесь были люди самых разных возрастов – и ровесники покойного, и совсем молодые, похожие на студентов. Одеты пришедшие также были разнокалиберно, в толпе мелькали и норковые манто, и парусиновые куртки, и классические черные костюмы. Прислушавшись, Елена уловила среди гула голосов иностранную речь. Говорили по-немецки, по-английски и еще на каком-то языке, который она не смогла опознать. Чего здесь не было – так это праздношатающихся старух, которые, как правило, составляют нечто вроде античного хора на любых похоронах. Зрелище чужой смерти вызывает в них неодолимое желание вздыхать, качать головами, щедро приписывать покойному никогда не бывшие у него достоинства, будто пытаясь задобрить его, ко всему безразличного и пустого, как опорожненный сосуд, или обмануть кого-то невидимого, кто незримо наблюдает за происходящим.
Елене был незнаком мистический страх перед смертью, она относилась к ней просто, с равнодушием думая о том, что и ей когда-нибудь придется умереть. Собственно, она даже и не думала об этом всерьез, эта перспектива представлялась ей очень далекой и условной. Но сейчас, приближаясь к подъезду, отыскивая взглядом Михаила и Киру, Елена отчего-то страшно волновалась, до стеснения в груди, и ей даже хотелось плакать.
– Вы приехали?! – раздался рядом приглушенный женский голос, и она с радостью узнала Татьяну Семеновну. Женщина, повязанная черным гипюровым платочком, чинно стояла у ступенек крыльца, наблюдая за тем, как народ медленно втягивается в подъезд. – Правильно сделали. Больше народу – больше почету. Видите, сколько людей пришло? А ведь это только те, кто на поминки остался. Видели бы вы, что здесь творилось в десять утра!
– А что? – жадно спросила Елена, надеясь услышать что-нибудь о Кире.
– Человек сто явилось! – самодовольно произнесла соседка, как будто «почет» был оказан именно ей. – Ни войти, ни выйти, весь двор венками забили, их потом в автобус еле втиснули. Да, это похороны так похороны.
– А Кира, наверное, наверху? – догадалась Елена.
– Так вы знаете, что она приехала? – Женщина понизила голос до шепота и жестом отозвала собеседницу в сторону от крыльца.
Они отошли, и Татьяна Семеновна, захлебываясь от удовольствия, в ярких красках описала сцену утреннего появления падчерицы профессора в сопровождении какого-то молодого человека в штатском.
– У Натальи челюсть так и отвалилась, она ее не ждала! Никто не ждал, говорили, Кира в тюрьме, обвинение предъявлено, и вдруг!.. Шептались, пальцами тыкали, хоть бы покойника постыдились! Хотя девочка на них внимания не обращала. Так плакала, так плакала – тяжело было смотреть! Я сама, на нее глядя, слезу уронила. Все же сосед был, а сосед иной раз ближе родного…
Глаза словоохотливой женщины снова увлажнились, она торопливо промокнула их косточками сжатого кулака и сипло вздохнула.
– А Михаил был? Тот родственник профессора, на красном «ниссане»? – Елена продолжала осматривать заходящих в подъезд людей, и боясь, и надеясь увидеть знакомое лицо.
– Этот? С утра наверху. Все время вместе с Натальей. И на кладбище ездил, и вернулся первый… Что и говорить, ей одной не справиться с такой толпой! Тут распорядителя надо было нанимать!
– Так они и сейчас оба наверху?
– Все там, – кивнула соседка. – Вот жду, когда народ поднимется, тогда хоть чаю выпью. Да, вы же не знаете? Я устроилась консьержкой в этот самый подъезд!
– Сюда? – встрепенулась Елена. Ей сразу припомнилось, что когда она приходила в гости к Наталье Павловне, столик вахтерши под лестницей пустовал, и лампа на нем была погашена.
– Именно. А что, удобно, рядом с домом… Хотя деньги небольшие, но и работа непыльная. – Татьяна Семеновна как будто оправдывалась. – Конечно, это временно, я и сама не могу на себя такое взвалить надолго. Скоро на дачу начну ездить, а пока пару месяцев почему не подработать? Они тем временем найдут кого-нибудь на замену. Без вахтерши тоже нехорошо, сами понимаете, всякие шатаются!
– Да-да, – рассеянно отвечала Елена, провожая взглядом последнего, заходящего в подъезд гостя. Тяжелая дверь, подпертая кирпичом, осталась стоять настежь, будто ненасытный рот, готовый проглотить кого-то еще. – А прежняя вахтерша куда делась?
– Десять дней, как уволилась. Уж не знаю почему. Может, личные причины были, а может, с жильцами конфликтовала. Тут случаются такие войны, что тошно, вникать неохота! То в лифте окурки валяются, то мусоропроводы засорены, то свидетели Иеговы какие-нибудь просочатся под тем соусом, что в гости… А виноват всегда один человек! – И женщина выразительно постучала пальцем по груди. – Конечно, есть на кого все несчастья свалить! Я сейчас это на своей шкуре испытаю!
Тяжело вздохнув, она наклонилась, чтобы убрать кирпич, и, уже ступив одной ногой в подъезд, оглянулась на Елену:
– Войдете?
Та поторопилась принять приглашение. Ей не терпелось подняться в квартиру, взглянуть на Киру и отозвать в сторонку Михаила, чтобы вручить ему ключ, но пришлось задержаться на минуту у столика вахтерши. Татьяна Семеновна показала ей свое несложное хозяйство – электрический чайник, телефон и диванчик, застеленный пледом, с брошенной в изголовье подушкой. Женщина пояснила:
– Пока буду работать с семи утра до полуночи, а уж ночью, извините, я тут ни за что не останусь. Страшно! Получилось у меня полторы ставки, конечно, трудновато будет, но это до тех пор, пока не найдут сменщицу. А может, сюда перейдет Юля, ночная вахтерша из первого подъезда. У нее с Анастасией Петровной вышла ссора, возненавидели друг друга из-за какой-то ерунды. Опоздал кто-то из них, что ли, а другая не могла вахту бросить, и какие-то там у нее планы рухнули… Словом, у меня надежда на Юлю…
Елена с трудом избавилась от словоохотливой собеседницы и, заходя в лифт, отчего-то подумала, что теперь будет легче легкого попадать в этот подъезд. «Хотя мне это совершенно незачем! Ни в этот, ни в тот… И если рассудить, пора бросить и забыть это дело, пока вся моя жизнь не рухнула окончательно! И так уж – ни мужа, ни работы…» Но в глубине души она знала, что ничего так просто не бросит, странным образом втянувшись в череду чужих несчастий и страстей, сделавшихся для нее почти своими.
Дверь профессорской квартиры на девятом этаже была открыта настежь, на площадке теснился добрый десяток гостей, вышедших покурить. Елена окинула их быстрым взглядом, получив в ответ несколько таких же оценивающих «сигналов», и неуверенно переступила порог квартиры.
Она сразу заметила, что множество книжных полок опустело. Почти треть книг исчезла из прихожей, и их отсутствие резало глаз, поселяя в сердце тревожное чувство, какое бывает при виде разграбленного жилища. Пустые полки зияли открытыми ранами, красноречиво свидетельствуя о том, что настали новые времена, и у книжных стеллажей появился другой хозяин.
