отметила про себя, что дело, вероятно, и впрямь окончено, если Журбин позволяет себе пить на рабочем месте.
– Это вы здорово… – мечтательно произнес тот, делая большой глоток сдобренного коньяком чая и устремляя остекленевший от удовольствия взгляд в окно, где дымили фабричные трубы. – Здорово вычислили, что изменился метраж спальни! Мне бы такое в голову не пришло! А эта история со странной слышимостью, на которую жаловалась Кира? А эти ее рыдания за стенкой, которые звучали громче, чем полагалось?! Любой бы пропустил все эти мелочи мимо ушей, а вы задумались и предположили, что между квартирами имеется дверь! Нет, я не устаю вами восхищаться!
– Что толку? – пожала плечами женщина. – Я шла к этому несколько дней, окольными путями. А вы все то же самое выяснили в две минуты, во время допроса…
– Тем выше цена вашей находке, ниже – моей! – нравоучительно произнес Журбин. – Да, собственно, вы все время меня удивляли, умудрялись идти ноздря в ноздрю со следствием, а где-то и опережали его… Тем более, это поразительно, что личной заинтересованности в деле у вас, кажется, нет… Или все же есть?
– Скажем так, была. – Елена старалась сохранять непроницаемо-любезный вид. – Вы же знаете, все началось с того, что я пришла на свидание к Михаилу…
– Да нет, – качнул головой Журбин, снова поднося к губам стакан, издающий крепкий, древесно- лекарственный запах. – Все началось с того, что Вадим Юрьевич Коломенцев, чувствуя себя нездоровым, вернулся в Москву, никого об этом не предупредив…
Он рассказывал вкусно, с удовольствием, щурясь и прихлебывая чай, явно наслаждаясь своим торжеством. Елена жадно слушала, ловя подробности, которые были ей неизвестны, и выжидая момента, чтобы задать мучивший ее вопрос.
– Профессор поднялся в свою квартиру, причем вышло так, что ни во дворе, ни в подъезде никого не встретил. Вахтерши на тот момент у них не было, старая уволилась, новую не успели найти. Прибыл он во втором часу ночи и наткнулся на сестру, которая приехала из больницы накануне вечером, выкупаться и взять чистое белье. Так что алиби, которое Наталья Павловна так упорно мне доказывала, у нее нет. Завотделением больницы, где она лежала, хорошо помнит, что та отпрашивалась домой до утра четверга. О содержании беседы брата и сестры могу только догадываться, но, так или иначе, дело кончилось сердечным приступом у профессора. Тут сложно обвинять Наталью Павловну, скорее всего, сказались усталость, ночной перелет, смена климата, ну и общее состояние здоровья… Наш эксперт дал заключение, что в течение первых двадцати – тридцати минут приступ можно было купировать, но «скорую», как мы знаем, никто не вызвал, профессору дали умереть. Налицо неоказание помощи… Но и в этом случае Наталью Павловну трудно уличить в злом умысле. Возможно, они крепко поссорились, разошлись по разным комнатам, и она какое-то время была попросту не в курсе, что брату плохо. Так или иначе, до сих пор ее действия криминального оттенка не носят… Но вот она находит тело Вадима Юрьевича, и тут-то начинается история, которая стоила мне новых седых волос!
Журбин засмеялся и взъерошил свои короткие и впрямь начинающие седеть волосы неопределенного цвета.
– Как только дама увидела умершего брата, ей стало понятно, что произошла катастрофа, а она здорово сглупила! Обе квартиры были завещаны Кире, дочери покойной жены профессора. Коломенцев привык считать ее родной дочкой, хотя не удосужился оформить эту свою привычку документально… Что, конечно, здорово обижало девчонку! Не будь Кира такой взбалмошной особой, она бы поняла, что своим завещанием профессор предельно ясно дал понять, кого считает родней, а кого – нет. Но все женщины – рабыни условностей… Им нравятся ЗАГСы, паспорта с печатями и записями на соответствующих страницах…
Елена удержалась от комментариев, сочтя, что ее мнение в данном случае совершенно неважно.
– Будь Наталья Павловна понастойчивее, она бы, возможно, давно уговорила брата частично изменить завещание и не бросать ее на произвол судьбы, в аварийном доме, который никто и не думает расселять… А может, все ее уговоры плодов не принесли – мы этого знать не можем. Так или иначе, с момента его смерти она оставалась, что называется, на бобах, а девочка делалась богатой невестой. И как только Наталья Павловна осознала, насколько теперь изменится ее жизнь и что из шикарной квартиры в престижном районе ей придется переехать в трущобу и посвятить себя борьбе с плесенью и крысами, она решила сделать все возможное, чтобы избежать этой печальной участи. Кире надо было помешать получить наследство. Но как? – Журбин помотал головой, будто отгоняя назойливую муху, и сделал еще один большой глоток. – Кира, как на грех, оказалась в ту ночь за стеной. Наталья Павловна слышала, как та ходит по квартире, громко разговаривает по телефону, включает музыку… Смерть профессора наступила приблизительно в половине шестого утра, и к тому моменту присутствие девушки за стеной уж конечно не было тайной для Натальи Павловны. Когда внезапно скончался ее брат, именно близкое присутствие Киры стало решающим фактором, который подвиг женщину на преступление. И тогда она позвонила сестре и позвала ее на помощь…
– Они – сестры?! – Елена не сдержала изумленного возгласа. – Правда, они ведь даже похожи! Когда я смотрела на одну, то все время почему-то думала о другой… Но у них разные отчества…
– Они двоюродные, – небрежно бросил следователь, снова выдвигая ящик стола и роясь в нем. – Где-то у меня тут печенье завалялось… Вы уверены, что чайку не желаете?
– Уверена, – нетерпеливо бросила женщина. – Но ведь Анастасия Петровна живет в том же доме, что покойный профессор, у нее должна быть хорошая квартира… Значит, судя по всему, ей-то Коломенцев помогал материально?
– Какое там! – с набитым ртом ответил Журбин. Он жевал так сосредоточенно, что даже брови на лбу шевелились, а проглотив печенье, охотно пояснил: – Анастасия Петровна прописана в той же трущобе, в Мытищах, вдвоем с сестрой. Эту квартиру когда-то получил от завода отец Анастасии Петровны, а потом туда уже и прочие Коломенцевы из Рязанской области потянулись… Несколько братьев и сестер приехало, большая была семья. А пути у всех разные… Вот, Вадим Юрьевич стал всему миру известен, а эти сестрички всю жизнь в чужой тени прожили… И это судьба, знаете, с ней не поспоришь! – Он открыл лежавшую на столе папку: – Вот, у меня полный отчет. Анастасия Петровна Коломенцева, по мужу Кирюхина, с две тысячи первого года проживает на квартире у женщины, за которой ухаживает. Та – инвалид, сперва у нее была лишь частичная неподвижность, теперь уже полная. Анастасия Петровна ей все равно что нянька. Попутно она подрабатывала консьержкой. К ней все так привыкли, что считали ее полноправным жильцом дома, а она всего лишь наемный работник при лежачем больном. Устроила ее на место сиделки, к слову, двоюродная сестра, но то ли из спеси, то ли по каким-то другим соображениям сама этого родства не афишировала. Кстати, женщина, за которой ухаживает Анастасия Петровна, в ночь на пятнадцатое марта приняла новое лекарство. Оно подействовало на нее так сильно, что она проспала до позднего утра, так что сказать, отлучалась ли ее сиделка, не может. Но это, в общем, все равно. Вы гениально вычислили сообщницу, Елена Дмитриевна! Другого слова не подберу! Как она могла спуститься на вахту утром пятнадцатого, если перед тем не проходила мимо ночной вахтерши, в этом подъезде не проживала и друзей не имела? Вопрос интересный, но по сути мелкий… А вот вы, когда нашли дверь между квартирами, взяли да вспомнили об этой въедливой тетушке. Вы вспомнили, а другой бы забыл! Потому что это опять же ерунда, пустяк! А ведь соль любого следствия в том, что все необъяснимое должно быть объяснено. Самый ничтожный факт, если он необъясним, опасен! Как говорится, мал поплавок, да сома поволок!
На Журбина начинал действовать выпитый с чаем коньяк. Следователь сделался необычайно многословным, его глаза сузились и заблестели, он широко жестикулировал почти опустевшим стаканом:
– Вы меня с этой Кирюхиной опередили, да как здорово опередили! Я ведь только-только собирался ее за жабры взять, поинтересоваться, чем она ночью в чужом подъезде занималась. А вы мне раз – и на одной чистой интуиции, как на сливочном масле, целое дело зажарили! Понятно, конечно, что вам бы в одиночку всей правды не допытаться, ну а мы своими техниками за два дня этих сестричек на чистую воду вывели. За что вам сердечное спасибо!
Он протянул было Елене руку, но, обнаружив в ней стакан, опомнился и расхохотался:
– Хорош я, хватит! Это на радостях, знаете! Ведь мне это дело все печенки выело! И убийство – и не убийство. И есть виновные, и нет их! Доказал ведь ваш друг, Шапошников, свое алиби! Связался с нами его польский партнер, и на хорошем русском языке поклялся, что в переписке шла речь о таких подробностях,
