черной.
Удивляясь сам себе (надо же, головы не поднял!), он выбрался из-за стола, потянулся и немедленно почувствовал, что зверски голоден. Еду ему здесь никто не готовил, поскольку директор проводил большую часть времени на заводе, он там и питался, а при необходимости заказывал что-то в ресторане. Но сегодня так заработался, что обо всем забыл, а пока в ресторане выполнят и доставят его заказ, он, чего доброго, помрет с голоду. Поэтому Павел отправился на кухню и там, к своей неожиданной радости, обнаружил, что шофер не забыл выполнить поручение шефа и холодильник не совсем пуст.
На ходу откусывая от вкусно пахнущего кольца одесской – прямо с тоненькой шкуркой, сил не было чистить, – Павел вскипятил чайник, заварил крепчайший чай и соорудил огромный бутерброд из половины батона, масла и сыра. На плите закипала вода для варки найденных в морозилке пельменей, а в запотевшей рюмочке вместе с Павлом ждала пельменей водка – на сегодня работа сделана, можно себе позволить. Шесть ложек сахара и толстый желтый круг лимона довершили чайную церемонию; Павел наконец уселся к столу и, с вожделением поглядывая на кастрюльку с пельменями, приготовился откусить бутерброд.
Тут в прихожей послышалось настойчивое треньканье дверного звонка. Чертыхнувшись, Павел припомнил чеховского Семена Петровича Подтыкина, который долго и художественно мазал блины икрой, потом выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот… и тут его хватил апоплексический удар. По сравнению с Подтыкиным Павел еще находился в лучшем положении. Скорее всего, просто ошиблись, к нему без звонка никто никогда не приходил. Надо было бы одеться и выйти к калитке, но было лень. Поэтому Павел просто нажал кнопку, открывавшую замок калитки, и выглянул на крыльцо.
И замер от неожиданности – по тропинке от калитки к крыльцу бежала Юля Ваганова. Она была в том же самом пуховичке, в котором мерзла тогда на остановке, но теперь ей, кажется, было жарко: щеки раскраснелись, из-под шапочки выбивались пряди волос, глаза горели странным блеском, не сулившим ничего хорошего. От удивления Павел спустился со ступенек крыльца вниз, к ней навстречу.
– Кто дал вам право? – В соответствии с ее возбужденным видом Павел ожидал крика, но Юля заговорила почти шепотом, как будто боялась, что их подслушивают.
– А в чем, собственно, дело? – растерялся Павел. – Я не понимаю…
О, свою речь после этой реплики Юля отрепетировала заранее, пока бежала от своего дома к директорскому коттеджу! Звучала эта речь примерно так:
– Кто дал вам право унижать людей? Совать им деньги, передавать с нарочным? Какое вам дело до моей личной жизни?! Я уже сто раз пожалела, что согласилась тогда пойти просить у вас денег! Для вас это копейки, но вы предпочли унизить нас, прочитать нам мораль. А теперь вы, как добрый барин непутевой прислуге, высылаете нам конвертик?! Благодарим покорно! Вы могли расплатиться с Ириной, если вам так угодно, но при чем здесь я? Вы ведете себя, как покупатель в супермаркете, выбираете и платите, но мы – не колбаса и не помидоры, мы не продаемся ни на вес, ни поштучно! Нам от вас ничего, ни-че-го не надо!
Вот так. Ну, или примерно так. Обидно и доходчиво, чтобы раз и навсегда объяснить этому тупому и самодовольному олигарху, мнящему себя интеллигентом, кто есть кто и как следует себя вести порядочному человеку.
Но когда Павел открыл дверь, она вдруг поняла, что не хочет с ним разговаривать, потому что это бесполезно: если он не понимает, что поступил непорядочно и в очередной раз обидел ее ни за что ни про что, то вряд ли имеет смысл ему что-то объяснять. Только лишний раз унижаться. Достаточно и того, что она только что наорала на Ирку, которая, если честно, хотела ей только добра и была совсем не виновата в том, что она такая дура! Поэтому Юля замолчала на полуслове, сунула ему в руки тот самый злополучный конверт и побежала прочь к калитке.
Постояв еще пару секунд, Павел вернулся в дом. На кухне шипела выплеснувшаяся из кастрюльки вода. В домашние тапки набился снег. Павел выключил газ под кастрюлькой и понял, что есть ему совершенно расхотелось. Механически заглянул в конверт: сорок пятитысячных купюр лежали нетронутыми. Он тогда выгреб Ирине всю наличность, которая, к счастью, оказалась у него дома (обычно он пользовался карточкой, но Надеждинск не изобиловал банкоматами и кассовыми терминалами, так что пришлось на время изменить привычки).
Мордвинов был совершенно уверен, что хотя бы часть Ирина возьмет себе. Он ошибся и в этом, и вдруг ему стало так противно, так тошно, как будто он и в самом деле сделал какую-то гадость. Повезло, получается, Семену Петровичу Подтыкину – помер мужик счастливым. А над ним, ни в чем не повинным Павлом Андреевичем Мордвиновым, какие-то малознакомые заштатные актрисы который день подряд изощренно издеваются, и когда это закончится, непонятно.
Он тупо посидел у телевизора, не вникая в смысл передачи. Потом попробовал почитать, но книга, обычный исторический роман, оказалась будто на китайском, он не понимал ни единого предложения.
На часах было половина восьмого, то есть ложиться спать бесполезно, все равно не уснуть. Плюнув с досады, Павел оделся и вышел из дома. Он бродил по улицам, скупо освещенным и почти безлюдным. Только у двух больших магазинов народа было побольше, а в витринах уже появились новогодние елки и украшения. Естественно, его никто не узнавал, и Павел все шел и шел куда глаза глядят. Заблудиться было невозможно, заводские трубы видны из любой точки города, в крайнем случае, выйдет к проходной.
Возле двухэтажного дома с зеленой неоновой надписью «Аптека» на обшарпанном фасаде он обогнал было старушку, которая еле плелась, боясь поскользнуться. И она, конечно же, поскользнулась и упала бы, если бы Павел ее вовремя не подхватил. Старушка оказалась знакомой – та самая старая актриса, к которой он приходил вместе с Юлей. «Ничего себе забрел – полгорода пробежал», – удивился Павел.
Антонина Ивановна тоже узнала Юлиного кавалера.
– Спасибо вам большое, Павел… как вас по батюшке?
– Просто Павел.
– Я стараюсь в темноте не выходить лишний раз на улицу, зрение уже не то, что раньше. Но Василий Ильич плохо себя чувствует, давление очень высокое, и «Скорую» вызывать не разрешает. Говорит, увезут в больницу, а я хочу дома, – пожаловалась Антонина Ивановна Павлу, который, взяв ее под локоть, осторожно повел вдоль тротуара. – Вот спустилась в аптеку, таблетки купила, сказали, хорошие, импортные.
Они обошли дом, дошли до соседней пятиэтажки. Павел постыдился оставить Антонину Ивановну одну и вместе с ней поднялся на пятый этаж. А потом, неожиданно для себя, не отказался зайти на чашку чая.
Василий Ильич спал, и они тихо пробрались на кухню. Хозяйка поставила чайник, достала из холодильника варенье и конфеты.
– Может, вы кушать хотите? – вдруг спохватилась она. – А я вас конфетами кормлю…
Павел, ругая себя за невоспитанность, признался, что очень хочет. Он сегодня и не обедал, и не ужинал, если не считать обкусанной второпях колбасы.
– Ну вот и отлично, – обрадовалась Антонина Ивановна. – Я вам сейчас супика, у меня отличный борщ, вам понравится. И котлетки, вы будете котлетки?
Павел навернул вкуснейшего, как у мамы, борща со сметаной, потом слопал три котлеты с гречневой кашей и от чая с вареньем и сухариками тоже не отказался.
– Кушайте, кушайте, – радовалась Антонина Ивановна. – Вы знаете, Пашенька, так приятно кормить молодого человека с хорошим аппетитом, просто удовольствие! Когда приезжают сыновья, я вот так сижу и любуюсь, как они кушают.
– А ваши сыновья где живут? – поинтересовался Павел.
– Один в Екатеринбурге, другой в Челябинске. Зовут нас с отцом к себе, да уж мы куда отсюда? – вздохнула Антонина Ивановна. – Мы тут родились, тут и доживать будем. Тут театр.
– Да, очень хорошо, что я вас встретил, – вспомнил Павел. – Юля же собирается для вас спектакль ставить, она мне говорила, что вам надо коляску купить для Василия Ильича. Вы скажите какую, я привезу. А может быть, вам деньги нужны? На лекарства? Или еще на что-нибудь?
– Спасибо, Пашенька, – погладила его по руке Антонина Ивановна. – Только не надо нам коляски. Сам Вася не встает уже почти, а мне не под силу его ворочать. Да и как спускаться с пятого этажа? Я ему в комнате окно открою, рядышком посажу, укутаю потеплее – вот и прогулка.
