Пленник волчьей стаи

пошел, не спуская настороженных глаз с гостьи.

Медведица будто ждала их приближения. Она отсту­пила, снова замотала головой, словно зовя их куда-то.

Атувье пошел смелее.

Матуха... развернулась и закосолапила в кусты.

—      

Зачем ты идешь за ней? — крикнула вслед мужу Тынаку.— Не ходи! Она заманивает тебя. Не ходи!

Атувье остановился. «Ой-е, правильно отговаривает жена. Зачем мне идти за матухой? Медведи хи-итрые, Не пойду за ней»,— решил он и вернулся.

Но едва прислонил копье к яранге, собираясь поесть, как услышал за спиной такой протяжный, надрывный рев, что у него даже сердце приостановилось. Оглянув­шись, он увидел матуху на том самом месте, где она рвала землю. Она смотрела на него и что-то... бормотала. Постояв так, гостья снова остервенело принялась разди­рать землю.

Атувье схватил копье, шагнул навстречу матухе и крикнул:

—      

Мать своих детей, мы не сделали тебе ничего плохого! Я не знаю, что тебе нужно возле моего очага, но если ты хочешь сделать нам плохо — уйди! Если у тебя убили сына или дочь, то не мсти нам! Я не убивал твоего ребенка! Я не охотился на тебя.

Медведица, едва он заговорил, перестала раздирать землю и теперь внимательно слушала. Как только Атувье смолк, она снова... заговорила! Да, да, она говорила.

Атувье готов был поклясться будущим сыном, что матуха говорила. Совсем как человек, который говорит, когда у него во рту кусок мяса. Атувье от изумления даже копье выронил.

Тынаку, с испугом выглядывавшая из яранги, тоже сильно удивилась и смотрела то на медведицу, то на мужа.

—       

Мать своих детей,— осмелев, крикнула она,— мы не понимаем твоего языка.

Медведица смолкла. Она чуть придвинулась к ним и теперь смотрела и смотрела на человеков.

—       

Ой-е, Атувье, у нее какое-то горе,— выйдя из яранги, сказала Тынаку. Ее женское сердце так говорило ей.

—       

Я не знаю, о

че

м

она просит,— ответил Атувье и устало опустился на чурбачок возле костра.—Дай мне поесть, я устал.

Матуха, постояв еще немного, развернулась и чуть ли не бегом удалилась.

...Ночь прошла спокойно. Зато утром... Едва Тынаку раздула угли и набросала щепок и сухой травы на них, собираясь вскипятить чай, как у кустов снова объявилась матуха. Она уставилась на Тынаку и привычно жалобно заревела.

На ее голос вышел Атувье. Увидев его, медведица принялась разрывать землю.

Тынаку, хоть и струсившая при виде старой знакомой, все же чуть ступила навстречу гостье и спросила:

—       

Мать своих детей, что ты хочешь от нас? Мы не по­нимаем твоего языка.

Матуха перестала «копать» и подалась к говорившей женщине. Словно сама пыталась понять то, что говорила хозяйка человеческой берлоги.

Атувье взял копье, смело шагнул к медведице. Та по­пятилась, потом повернулась и, оглянувшись, совсем как человек повела головой, дала знак, мол, пошли за мной.

—       

Атувье, куда ты идешь? Она... она задерет тебя! — крикнула Тынаку.

Атувье остановился, оглянулся. И сразу же останови­лась матуха. Остановилась и негромко, жалостливо заре­вела.

—      

Она просит помочь ей. Я пойду,— сказал Атувье.

Тынаку ухватила зубами рукав кухлянки, чтобы не

закричать.

А матуха, часто оборачиваясь на человека и волка, уходила все дальше. Держалась она от них на одном расстоянии, всем своим видом показывая, чтобы они не боялись ее. Выйдя из перелеска, подступившего к реке, матуха повела их через тундру к ближней

сопке.

Атувье заколебался, вспомнив, как вчера шел по следу за ними медведь- людоед. Сейчас они шли за матухой, но куда она их ведет? Может быть, она заманивает в засаду? Может, на тропе ожидает ее помощник? Медведи хитрые. Что задумала эта странная матуха? Но стоило ему остановиться, как она снова жалостливо заревела, а по­том и «заговорила».

«Если бы матуха задумала плохое, тогда зачем при­ходила к яранге и так ревела? Она могла бы еще раньше задрать Тынаку, а потом и меня,— рассуждал Атувье.— Не-ет, матуха просит помочь ей. Она не сделает мне пло­хо. Сколько раз я встречался с медведями — и всегда они первыми уступали тропу. А тот медведь был обижен на человека». (Когда освежевал людоеда, увидел рану на че­репе, увидел и пулю, застрявшую в боку.)

Миновав тундру, матуха вошла в кедрач, росший у подножия сопки, и пропала из глаз. Атувье снова заколе­бался. Если матуха задумала плохое, то кедрач — самое удобное место для засады... Но тут он увидел медведицу. Она продралась сквозь упругие заросли и теперь стояла на склоне, смотрела на них.

Атувье смело шагнул в кедрач. Впереди него проби­рался Черная спина.

Матуха стала подниматься выше и скоро уже стояла на вершине. Как только человек и волк приблизились, она снова повела головой, явно приглашая их идти за ней дальше.

Макушку сопки продувало знобким ветром. Атувье посмотрел вниз, увидел тускло блестевшую реку, лес, дым костра у его яранги.

Увидев, что человек остановился, матуха что-то «ска­зала» и, как там, у кустов, принялась «копать».

— Я иду, мать своих детей! — крикнул Атувье.

Медведица успокоилась, зашагала дальше. Миновав довольно плоскую вершину, она начала спускаться по распадку, по которому сбегал ручеек, выбивавшийся из ледника. Остановилась возле большого камня у самой границы кедрача, забравшегося с этой стороны довольно высоко.

Когда Атувье и Черная спина приблизились к ней на то расстояние, которое она выдерживала во время ходьбы, матуха вдруг села, сложила передние лапы и принялась кланяться им! Словно просила, умоляла о чем- то! Совсем как женщина умоляет шамана спасти от смер­ти больного ребенка. Да, матуха просила помочь ей! Атувье посмотрел на волка. Черная спина был спокоен. В его глазах Атувье не увидел ни тревоги, ни страха.

Лохматая мамаша перестала кланяться, снова встала на четыре лапы, попятилась от камня, не сводя взгляда с человека и волка.

Атувье, на всякий случай взяв поудобнее копье, с ро­бостью двинулся к камню. Камень был большой, как яранга. Сдвинуть с места его даже не смог бы и он, самый сильный из всех чаучу, с кем ему приходилось встречаться.

Медведица завернула за камень и вскоре вышла с дру­гой стороны. Она