Пленник волчьей стаи

Богатырь Атувье плакал. Сын Ивигина плакал только в младенчестве, но того времени он не помнил. Это были его первые слезы, и он поспешил поскорее стереть непрошеную, непростительную для мужчины мокроту. Оленные люди не плачут. Вытерев слезы, он оглянулся, боясь увидеть свидетелей своей слабости.

Свидетель был — с вершины одинокого тальника сор­валась сорока и, застрекотав, перелетела поближе и без боязни уставилась на него.

«Проклятая трещотка»,—подумал Атувье и пошел в самую чащобу. Так желавший встречи с человеком, он вдруг испугался этой встречи. Такое с ним уже было, ког­да он вместе с волком подходил к стойбищу Каиль. Не­даром боялся — люди с позором прогнали его. Стойбище его предков далеко отсюда, но в стране чаучу добрые и недобрые новости и слухи прилетают на хвостах сорок и ворон даже в одинокие яранги, через сопки и леса. Кто знает, может быть, и в этих краях знают о сыне Ивигина, который жил с волками. Сын Ивигина, к его несчастью, слишком приметен. Мало таких высоких лю­дей по берегам Апуки, как он. Кто знает, может, охот­ник, который наверняка поставил здесь петли на длин­ ноухих, увидев его, догадается, кто пришел в тальник... Однако и скитаться по незнакомым местам с чаутом и ножом плохо. Из чаута можно сделать петли на длинноу­хих, но тогда надо искать другие места их кормежек. Сколько придется искать? Зайцы не мыши. Это мыши живут везде, а длинноухие... Как и лисиц, длинноухих часто поражает мор: в одном месте их много, в другом — совсем нет. «Надо дождаться охотника. А... если отнять у него ружье и патроны? С ружьем не пропадешь. В го­рах баранов много, внизу куропаток стрелять можно. С ружьем не страшен и медведь,— размышлял Атувье и вдруг ударил кулаком по коленке: — Зачем так думаю?! Если я такое сделаю, меня покарают духи и проклянут все-все чаучу и береговые люди чавчувены. И Тынаку проклянет, и сын Тавтык, когда вырастет, будет стыдить­ся своего отца. Отнять ружье — это хуже, чем украсть чужих оленей. Люди меня везде найдут и убьют как бешеного волка. Нет, лучше я выслежу, куда пойдет охот­ник, выслежу его жилье, а потом...»

Что он станет делать потом, Атувье так и не решил.

Пошел снег. Сонные пушистые хлопья падали на бе­лую землю, укрывая следы оленного человека Атувье.

Голод снова напомнил о себе. Атувье отрезал еще ку­сок чаута. Ремень пах рыбьим жиром. Лахтак — зверь рыбный.

Снег валил недолго, ветер прогнал хмурое «стадо» облаков, выглянуло солнце.

Атувье, прислонясь спиной к высокому щербатому пню упавшего от старости дерева, терпеливо ожидал охотника.

И он увидел его. Из распадка сначала выскочила черно-белая собака, за ней на лыжах выкатил человек. За спиной у человека было ружье. Атувье поднялся. Сколько ждал он этого дня! Он увидел человека! Охот­ник шел прямо на него, видимо, направляясь к толстому дереву, возле которого он разводил костер. Атувье рас­терялся, затем спрятался за пень.

Все ближе и ближе подходил человек. Атувье не знал, что делать. Как назло, ветер тянул в сторону охотника и собаки.

У собаки был хороший нос. Она вдруг остановилась, вытянула шею, ловя запахи. Запах кухлянки и торбасов долетал до нее. Едва охотник приблизился к ней, как она сорвалась и махами бросилась вперед, к Атувье! Хо­зяин что-то крикнул ей вслед, но она даже не огляну­лась. Это была очень хорошая собака-охотница. В ее жи­лах текла кровь сибирской лайки и волка. Вувун, ее хозяин, это знал и потому, пройдя еще немного, остано­вился, поправил ремень карабина: Амка зря не побежит так далеко. Она любит гонять зайцев, но сейчас учуяла не зайца. Может, в тальнике затаился медведь-шатун. О, это плохие люди, медведи-шатуны. Совсем плохие.

Амка встала совсем недалеко от притаившегося Ату­вье, и вдруг Долина зайцев огласилась ее тревожным, ба­совитым лаем.

Вувун сдернул карабин, клацнул затвором и пошел рядом со следом собаки.

Атувье встал. Амка от неожиданности и страха от­прянула в сторону и залаяла еще громче. Атувье смотрел на приближавшегося охотника. Когда тот подошел ближе, Атувье поднял правую руку и громко сказал:

—      

Амто!

Невысокий крепыш Вувун, испуганно глядя на огром­ного человека, выросшего из сугроба, остановился и еле слышно ответил:

—      

Амто.

Собака зарычала.

—       

Амка! — крикнул Вувун, и собака успокоилась. Она хорошо знала все интонации голоса хозяина и по­нимала его даже тогда, когда он только называл ее имя. Вувун, видя, что безоружный большой человек с длин­ными волосами, в изодранной кухлянке, с кротким видом ждет его приближения, осмелел. Закинув карабин за пле­чо, подошел к Атувье.

Надо было начинать разговор, но хозяину не пристало первому задавать вопросы гостю. И хотя Вувун встретил незнакомца на охотничьей тропе, а не в яранге-чуме, он все равно сейчас считал себя хозяином, поскольку за сопкой из-за которой он вышел, стояла яранга Килькута. Вувун жил в яранге Килькута, он отрабатывал за невесту — дочь Килькута.

—       

Меня зовут Атувье,— начал разговор сын Иви­гина.

Вувун заметил, что незнакомец Атувье все время смотрит на его сумку, которую он сбросил на снег.

—      

Меня зовут Вувун. Откуда ты?

—      

С Апуки, из стойбища Каиль,— признался Атувье. Он не мог обманывать. Один раз обманул одноглазого старика, больше не хотел.

Вувун помолчал, что-то соображая. Наконец спросил:

—       

Где твои олени? — Он вытянул шею, посмотрел по сторонам, словно надеясь увидеть оленью упряжку боль­шого, в плохой одежде человека, назвавшегося Атувье.

—      

Я пришел сюда на лапках. У меня.... нет оленей:

Вувун нахмурился.

—       

Зачем обманываешь? Я слышал, что стойбище Ка­иль далеко отсюда. На лапках не дойдешь, ты без ружья и собаки. Сколько ты шел.

Атувье пожал плечами.

—      

Долго шел, с самого начала время эленг.

—      

Какомэй!—испуганно воскликнул Вувун.— Зачем

ты шел сюда?! Как ты дошел без ружья, без собаки?

—      

Я шел за оленями,— начал рассказывать Атувье, но голод плохой помощник в рассказе. Атувье не вытер­пел и нарушил самый главный закон гостя: — Вувун, обычай не велит мне, гостю, просить еду у хозяина, но я уже давно ничего не ел. Только чаут ел. Дай мне еды!

—      

Это я плохой хозяин,— спохватился Вувун и развя­зал сумку.— Э-э, чего мы стоим здесь? Пошли туда,— он показал рукой на дерево.—Там костер разведем.

Костер разжечь оленным людям проще простого. У Вувуна в сумке был чайник. Пока чай готовили, оголо­давший Атувье рвал зубами вяленую оленину.

—       

Однако, ты долго не ел,— сочувственно сказал Ву­вун.

Атувье в ответ кивнул.

Вувун бросил в запузырившуюся воду полплитки зе­леного чая. О, как давно не чаевал сын Ивигина, как истосковался его рот, живот по настоящему чаю! Жизнь становилась доброй, хорошей.

Вувун, как истинный сын народа чаучу, не лез с рас­спросами к гостю, ожидая, когда тот сам заговорит.

Выпив три чашки, Атувье разомлел, сбросил за спину малахай.

Вувун взял чашку, налил себе. Почаевав, крепыш под­нялся.