Пленник волчьей стаи

Вскоре пришла настоящая зима — со жгучими ветрами и лютыми морозами. Вот уж когда сыну Дарки стало совсем худо. Холод постоянно требовал пищи, ибо только полный желудок согревает, дает силы. Тут уж одни полевки не спасали. А растущий организм просил, умолял большего. «Мяса! Мяса!» — требовал пустой желудок. Голод не отступал даже во сне. Впрочем, сын Дарки почти и не спал — голод и холод гнали и гнали подростка-волка по безмолвному белому миру. Когда приступ голода, казалось, начинал раздирать желудок, сын Дарки снова и снова вспоминал жилье _в человека, добрую заботливую мать, свою сытую жизнь на островке. И эти воспоминания все сильнее притягивали его к стойбищу, к жилищу человека.

* * *

Стойбище затаилось в снегах, притихло от студеного объятия зимы. Только дымы над ярангами да редкий лай полуголодных собак говорили о том, что он обитаем.

Ночью сын Дарки пришел в тальник. В тот самый тальник неподалеку от яранги Петота, куда прибежала на зов вожака волчьей стаи его мать. Их сын, конечно же, не ведал об этом совпадении.

Он еще не боялся людей: ничего плохого люди пока ему не сделали. Молодой волк боялся собак. Но сильнее страха было желание подойти к жилью человека. Запах оленьих шкур, мяса, квашеной рыбы, юколы держали его поблизости стойбища невидимым поводком. Голодный сын Дарки на что-то надеялся. На что? Конечно, на добычу. Он ждал, подходя все ближе к ярангам.

Совсем кстати повалил снег, крупный, лохматый, и все звуки в стойбище захлебнулись, растворились в нем. Притихли собаки, словно подавившись холодными хлопьями.

Сын Дарки приблизился к яранге Петота. Тихо. Даже дымом не пахло. Только запахи прелого дерева и гнилых шкур тревожили ноздри молодого волка. И все же чем-то далеким, знакомым пахнуло на него от этого жилища человека. Но и только: глухонемой охотник ушел к «верхним людям» в начале осени, и пепел его тела, сожженного на погребальном костре, давно уже разметали ветры. Зато дальше, у большой яранги, с которой, собственно, и начиналось стойбище, сын Дарки остановился, повел носом. Тело его дрожало от напряжения. Он чего-то ждал. Вдруг внутри яранги мелькнул огонь костра. Сын Дарки припал на снег.

Старый Хоялхот вышел с оленьей головой и топором. Накануне из табуна богача Вувувье приехал погостить сын Тавтык. Он привез полтуши оленя и эту голову. О, у кого в яранге зимой есть голова оленя — тот счастливый. Что может быть вкуснее мозгов оленя! Старик положил замерзшую голову на бревно и начал аккуратно разрубать ее на части. Чтобы всем досталось по кусочку. Наконец Хоялхот закончил дело, но все куски разом унести не смог. Ничего не подозревая, старик оставил на бревне большой кусок головы оленя, собираясь тут же вернуться за ним.

Сын Дарки в два прыжка оказался около мяса и, схватив его, умчался в тальник.

Вернувшись, старик растерянно пошарил по бревну, разгреб ногой снег около него, думая, что кусок свалился. Убедившись в пропаже, старик тихонько заругался на собак. Так молодой волк, сын Дарки, второй раз за свою еще очень короткую жизнь отведал оленьего мяса.

Еще три ночи приходил он в стойбище, рискуя шкурой. Но только однажды ему повезло еще раз, когда он вырвал юколу у молодого кобелька. Кобелек задумал съесть брошенную хозяином рыбину подальше от взрослых нахальных собак и побежал с ней в ближний кустарник. Тут-то его и подкараулил сын Дарки. Он сшиб ничего не подозревавшего ровесника и умчался в ночь с юколой в зубах под неистовый брех пришедшего в себя кобелька, которого вскоре поддержали все собаки стойбища.

…Трудные времена настали для сына Дарки. И без того поджарый, он стал совсем тощий и оттого нескладный на своих длинных ногах. Его хвост уныло болтался на ветру, словно тряпка. Хвост полярного волка — это не просто часть тела. Вернее, часть, но весьма значительная. С его помощью он двигается, выражает свое настроение, думает и даже повелевает. Но никогда волчий хвост не стоит трубой и не свертывается колечком, как у ездовых собак, у лаек. И достаточно было посмотреть на хвост сына Дарки, чтобы понять, как подавлен Крепыш, как растерян. О, это был совсем другой волчишка, нежели месяц назад. Тогда он был веселый и наглый и без особого труда добывал обильную пищу. Но сейчас ему казалось, что он никогда не ел досыта. Никогда. Только отменное здоровье и раннее взросление помогали ему выжить. Ах, как он завидовал собакам стойбища. У них были хозяева-кормильцы. Хотя собакам тоже жилось не очень-то сытно. Он знал это, слушая их переклички, но все равно они ели каждый день. А тут за какой-то крошечной полевкой приходилось бегать и бегать. Другое дело — лисы. Полевки для них — пища привычная, главная добыча зимой. Острый лисий слух улавливает писк полевки под снегом издалека, и они, рыжие, не теряют время попусту. А ему приходилось надеяться больше на свой нос в поисках мышей…

И вдруг однажды ночью он услышал далекий-далекий протяжный вой. Нет, это были не собаки. Смутная радость охватила сына Дарки: в морозной лунной ночи перекликались волки! Его братья по крови! И он помчался на их голоса…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вожак не любил Долгую ночь[6]. Она всегда пугала его Прыгающими холодными огнями[7] на черном небе. Вот почему перед наступлением Долгой ночи он спешил увести стаю в страну Короткого дня — на юг, на Камчатку.

Стая уже пять раз отдыхала, но Вожак после очередной передышки упрямо держал путь на юг — туда, где светлело небо. Вожак бежал впереди, за ним две черные волчицы, за которыми держались четверо взрослых самцов и двое совсем молодых волчишек. Замыкал стаю угрюмого вида матерый волк Хмурый. На его плечах отчетливо виднелись глубокие шрамы — следы многочисленных стычек с собратьями за право обладать волчицами. Из-за них он дрался много и яростно. Если бы не ограниченность ума и слепая злость, которая охватывала его во время гона и охоты на оленей, он давно бы сам стал вожаком. Но он знал, что стая уважает в вожаке сначала ум, а уже потом силу и храбрость. Иначе нельзя: одними клыками в подчинении стаю не удержишь. И Хмурый мирился с этим, постоянно оставаясь на вторых ролях.

По пути на юг волки питались мышами, а изредка, кому повезет, и зайцами. Больше всех везло Вожаку, и он по-прежнему оставался неутомимым и сильным.

На закате короткого дня стая подошла к долине Апуки. А ночью волки учуяли запах человеческого жилья. И тогда они завыли. Их вой был очень похож на плач. Волки всегда воют, когда чуют человека. Мало кто из людей догадывается, что вой-плач волков — это их песня смерти…

Сын Дарки стоял перед Вожаком в живом кольце стаи. Глаза собратьев горели недобрыми угольками. Кто он, этот волчишка? Может, рядом другая стая? Тогда быть смертному бою.

Только Вожак, сидя на снегу в величавой позе, невозмутимо смотрел на внезапно появившегося чужака. Это был его сын, но Вожак не знал этого.

Многие люди не ведают, что волки так же, как и они, разговаривают между собой: воют, завывают, хмыкают, ворчат, рычат, рявкают, лают. Говорят глазами, движением хвоста, поворотами головы и даже ушами.

«Где твоя стая?» — спросил Вожак дрожавшего от страха и голода сына Дарки.

«Я живу один. Я родился среди людей и сначала рос вместе с братом среди собак», — ответил сын Дарки.

Волки зловеще зарычали, вплотную придвинулись к нему, готовые разорвать в клочья сородича, бравшега пищу из рук их злейшего врага — Человека.

«Он не наш! Смерть ему! Убьем его, Вожак! Он принесет стае несчастье!» — говорили они.

Сын Дарки задрожал еще сильнее и пригнул голову, почти касаясь шеей снега. Никто не учил его этому, его снова выручил инстинкт, который приказал пригнуть голову и не смотреть в глаза Вожаку. У волков этот жест — жест повиновения, признание силы соперника в споре за кусок мяса, за самку. Волка, опустившего перед противником голову, не убивают. Таков закон этого вольного племени.

«Кто давал тебе пищу? Где твое логово?» — спросил невозмутимый Вожак.

«Моя мать жила у Человека. Мое первое логово — жилище Человека. Но уже давно я сам добываю