черное отверстие. Он вытащил первые попавшиеся полотенца из бельевого шкафа, до смешного чистого и аккуратного, умышленно нарушив порядок в комплектах из четырех штук, подобранных по цвету и размеру. Он поставил чашку с кофе на стойку и нарочно оставил пятно, и этот коричневый кружочек, казалось, служил ему упреком всякий раз, когда он заходил на кухню.
Неважно, чем руководствовался в своем поведении Мак, но, даже что-то передвигая или оставляя грязь, он продолжал думать о Саре.
Сегодня днем он нашел одну из бабушкиных солонок, маленькую коровку голштинской породы, которую он сломал, когда ему было шесть или семь лет. Удивившись, как она оказалась на бензозаправке, он отнес ее домой и открыл дубовый шкаф, который еще его прапрадед Уоллас сделал своими руками. На ее прежнем месте он обнаружил дешевую стеклянную солонку, какие продаются в городском универмаге по два доллара за пару.
Мак взял ее в руки и провел пальцами по гладкой поверхности с уголками, такими четкими и острыми, что о них можно было бы порезаться и истечь кровью. Что и происходило сейчас с ее владельцем.
Он поставил солонку на полочку, пряча ее за фигурку улыбающейся коровки, которая довольно примостилась рядом с такой же по размеру перечницей в виде быка. Затем он отвернулся от нее, как в свое время Сара, и пошел к телефону около холодильника, чтобы позвонить Либби и пригласить ее на ужин. Сара была права. Пришло время действовать. Либби была отличной женщиной и жила прямо у него под носом. Хотя он и провел весь вечер в воспоминаниях о Саре, а его носу был бы милее тонкий аромат слегка увядших роз, чем крепкий запах мускуса.
– Зайдем ко мне, – предложила Либби, открывая дверцу и выпрыгивая из его грузовика. – Выпьем по чашечке кофе и еще немного поболтаем.
Он шел за ней в ее родительский дом, казня себя и твердо решив поменять тему разговора. Он знал, что Либби все еще очень сильно переживает после развода. Она любила своего мужа до безумия. Самое меньшее, что он мог бы для нее сделать, – это хотя бы выслушать ее.
Когда они вошли, в гостиной горел свет. Эдит сидела, откинувшись в кресле, старый розовый халат был перехвачен поясом на талии, ее седые волосы покрывал какой-то сетчатый чулок, заканчивающийся маленьким острым узлом на макушке.
Она держала в руках кружку с каким-то напитком со сливками и дула, чтобы остудить его.
– Добрый вечер, ребятки, – поздоровалась Эдит, делая маленький глоточек. – Могу предложить вам чашечку горячего какао. Знаете, теплое молоко – это хорошее снотворное.
– Да, но кофеин в шоколаде не дает заснуть, мама, – сказала Либби, опускаясь на кушетку и приглашая жестом Мака сделать то же самое. – Я думаю, они друг друга нейтрализуют.
– Совершенно верно, – благодушно улыбнулась Эдит. – В горячем шоколаде есть что-то успокаивающее, даже в разгар лета. – Она сделала еще один глоток. – Итак, Сара уехала? – проговорила она все тем же мягким тоном.
Мак вздрогнул, как от боли, он совершенно не был готов к этому вопросу, хотя и собирался обезопасить себя, поискать какое-нибудь средство, чтобы у него не екало сердце каждый раз, когда кто-то произносил ее имя.
– Она уехала вчера.
– А почему ты не поехал за ней?
К этому вопросу он был готов еще меньше.
– Не знаю.
Обе женщины взглянули на него так, будто Эдит задала совершенно естественный вопрос, хотя сам Мак посчитал бы такой поступок безумием.
– Так почему ты не поехал за ней?
– Ну... потому что, потому... – Мак запнулся, ему трудно было объяснить этим женщинам, что Сара, вместо того чтобы оставить ему свое сердце, оставила всего лишь солонку. – У Сары... у нее проблемы, с которыми она еще сама не разобралась. Она не готова...
– Она готова, – заявила Эдит и, поставив кружку на край стола, потянула рычажок на кресле, чтобы привести спинку в вертикальное положение. Подтянув пояс потуже, словно воин, готовящийся к сражению, она сказала Маку: – Сару трудно было бы уговорить прожить здесь так долго, если бы для нее не нашлось чего-то очень привлекательного.
Мак покачал головой.
– Она просто хотела помочь нам.
– Когда в женщине так сильно развито стремление путешествовать, ничего не может ее от этого удержать, – произнесла Эдит с уверенностью. – Если она не уезжала так долго, значит, на то была причина.
– Видно, эта причина не во мне, – возразил Мак, словно защищаясь, – потому что я просил ее остаться.
– Просил или просто говорил? – вмешалась Либби. – Ты дал ей возможность выбора или стал предъявлять ультиматум, как обычно делал в детстве?
– Ну... – Мак старался вспомнить, о чем они говорили с Сарой после того, как он держал ее в своих объятиях; он помнил сладковатый запах меда, исходящий от нее, но запомнил только ощущения, а не слова.
– Я так и думала, – фыркнула Эдит. – Она, вероятно, считала, что не успеет и глазом моргнуть, как окажется по локоть в грязной воде, моя посуду. Немудрено, что она дала тебе отставку. – Старушка наклонилась вперед, как будто так можно было более полно донести до него смысл ее слов: – Разве ты дал ей выбор, Мак? У женщины всегда должен быть выбор.
Он почувствовал себя как лиса, загнанная в угол собаками, видя, как Либби и Эдит насели на него, ожидая ответа.
