профессиональные способности Гальперина, что поток клиентов в «Полиграфе» за последнее время увеличился в два раза.
Работа была главной женщиной в жизни Влада, и все, что хорошо для нее — хорошо для Гальперина. Именно поэтому Нина до сих пор рядом, именно поэтому ждет сейчас, наверное, у памятника и клянет его, и злится, и обижается. Не волнуется, нет, не переживает — негодует, как можно опаздывать к ней: такой красивой, умной, замечательной, самой-самой. Может, добежать до Гоголя, притащить ее сюда, побродить вместе по выставке? Влад даже морщится от этой мысли, представляя, как Нина начнет глубокомысленно рассуждать, что здесь фотограф хотела сказать вот это, а там вон то, что один снимок сделан под влиянием такого настроения, а другой под влиянием сякого. Нет, Владу сейчас не нужны ни учителя, ни советчики, он предпочитает в одиночестве проникнуть в душу автора фотографий, он хочет сам догадаться о чувствах и эмоциях, обуревавших Алину в моменты мелькания вспышки, он жаждет понять эту девочку, от мыслей о которой не может освободиться уже столько лет.
Влад всматривается в снимки, и, если бы его спросили, что он пытается в них увидеть, какую тайну разгадать, он бы, не задумываясь, ответил, что ищет в каждом или хотя бы в одном ответ на вопрос, удалось ли Алине Щегловой заключить согласие с окружающим миром. Гальперин переходит от снимка к снимку и понимает: Оскар Уайльд был как никогда близок к реальности, когда придумал «Портрет Дориана Грея». Конечно, как человек образованный, Влад знает о том, это роман интеллектуальный, сам же он до этой минуты считал это произведение пусть и не классической, но все же фантастикой. Естественно, он понимал, что в книге рассматривались вечные вопросы человечества: о смысле жизни, о силе любви, о власти греха, но разве нельзя встретить подобных тем у Брэдбери, Уэллса или Стругацких? Теперь же Гальперин видит: английский писатель, конечно, воспользовался фантастическим приемом, но на самом деле в том, что снимок, картина, портрет отражают то истинное состояние художника, которое наполняет его в момент сотворения своего произведения, нет, оказывается, ничего удивительного. У Уайльда портрет старел за героя, отражая всю черноту и непривлекательность не только его внешности, но и души, а у Влада работы Алины разговаривают с ним вместо фотографа. Гальперин, конечно, профессионал. Психологу, наверное, легче проникнуть в скрытую суть увиденного, увидеть и прочесть подтекст, понять истинный смысл сделанного, сказанного, произошедшего. Но сейчас Влад уверен в том, что выставке обеспечен успех, а Алине — известность именно потому, что ни один из посетителей не станет теряться в догадках и тщетно размышлять о том, что именно хотел сказать автор той или иной работой. Гальперин поражен: девочка-загадка, поселившаяся в его воображении, — открыта, доступна, прозрачна. Он не решается вступить в контакт, сделать еще один шаг, боится спугнуть, а она ничего не страшится, не стесняется обнажиться, не пугается показаться сентиментальной и грубой, нежной и резкой, романтичной и приземленной, далекой и близкой своему зрителю. Влад всегда старался удерживать дистанцию и с коллегами, и с учениками, и с пациентами, и даже с близкими людьми. Алина шокирует его. Каждым своим снимком она буквально заманивает, затягивает в свою душу, призывает проникнуть в свой внутренний мир. Гальперин увидел это сразу, на первой же фотографии. Он был изумлен и смотрел на стену глазами выброшенной на берег рыбы. Та так же, оказавшись на суше, не понимает, что с ней происходит и почему ей вдруг стало нечем дышать. Влад мог бы остановиться, не ходить дальше, уйти из Дома фотографии и еще застать недовольную Нину у памятника, но он даже не подумал об этом. Что-то подсказывало ему, что путешествие по дебрям Алининой души будет одним из самых увлекательных приключений в его жизни.
Гальперин долго стоит перед серией снимков с названием «Осеннее настроение». Если бы его попросили рассказать о своих ассоциациях с этим временем года, он бы недолго думая обратился к классике: вкусно процитировал бы «Унылая пора…», не сдабривая эту характеристику «очарованными очами», или напел бы гремящий сейчас на всех углах хит «ДДТ». Для Влада осень — серость, слякоть, депрессия, когда хочется закрыть глаза, спрятаться, чтобы не участвовать в процессе всеобщего умирания. Осень — три отвратительных месяца, которые сдирают с деревьев листву, с неба — воду, а с лиц — улыбки. Влад терпеть не может пестрых зонтов, глубоких луж и мокрых лап, которые приходится мыть собаке после каждой прогулки. Некоторые надевают своим питомцам комбинезоны и ботинки и тратят потом еще больше времени на стирку одежды и обуви. Гальперин не из таких. А вообще-то он предпочитает зиму. Влад и сам холодный и твердый, может заледенеть в одно мгновение, а для того, чтобы оттаять, ему необходимо солнце, что будет греть не один день. Гальперину нравится запах морозного утра, пушистые снежные шарфы на ветвях, предновогодняя суета. Его с одинаковой силой радуют бураны и медленное кружение снежинок в свете уличных фонарей. Приятный скрип утоптанного снега под подошвами гораздо лучше, чем холодное хлюпанье внутри ботинок, а запах мандаринов ароматнее запаха жженой листвы.
На снимках Алины все по-другому, у нее, как в стихотворении известного режиссера: «…каждая погода благодать». Вот выстроившиеся из-за дождя в пробке машины с включенными фарами, с работающими щетками, с запотевшими стеклами, вот согнутые порывами пронизывающего ветра молоденькие клены, вот зябко кутающиеся под зонтами, втягивающие головы в плечи прохожие. «Холод? Одиночество? Печаль?» На первом плане спешит куда-то девушка в светлом пальто, она не смотрит в объектив, но зритель не может не заметить на ее лице улыбки. Гальперин смотрит на фотографию и сам не замечает, как начинает напевать:
— «…Москвичка под зонтиком, барокко и готика, мадонна на каблучках…»
Одна мимолетная улыбка, и на смену тоске приходит радость.
На следующем кадре забавляются дети: кидают ввысь желто-красные охапки, подставляют самодельному листопаду смеющиеся лица, соревнуются в меткости. «Безудержное веселье» — так назвал бы снимок Гальперин. Он смотрит на надпись под фотографией — у Алины все намного проще, но гораздо точнее: «Детство».
Рядом с «Детством» несколько снимков готовящихся к полету уток. Вот они еще чинно плавают от берега к берегу, подбирая заботливо брошенные кем-то хлебные крошки, вот чистят перья, завершая последние приготовления, а вот уже машут крыльями, набирают высоту, сбиваются в стаю. Обычный человек именовал бы это дорогой в теплые края, а Алина считает, что у птиц начинается «Долгая дорога домой».
Владу осень всегда представлялась одинаково неприятной, пессимистичной, отталкивающей, а в Алинином восприятии нет ничего более разнообразного, чем это время года. И сейчас Гальперин понимает почему. Алина и сама такая: то грустная, то безудержно веселая, то ей хочется плакать, то танцевать, то ей одиноко, то она жаждет избавиться от людей, готовых протянуть руку помощи. А еще она все время в пути, она, как утка в октябре, пока не нашла свою дорогу домой. И теперь, если Влада спросят, что же такое осень, он без тени сомнения ответит: «Алина».
Гальперин изучает серию «Города». Он небольшой знаток фотографии как искусства. Не может оценить правильности выстроенной композиции и особенности цветовых решений, не понимает технических тонкостей съемочного процесса. Наверняка представленные здесь на суд зрителя кадры замечательны с точки зрения их выполнения, но за живое не задевают. Не задевают именно потому, что саму Алину оставили равнодушной. Влад прекрасно видит, что фотографа совсем не пленили воды Гудзона и взметнувшийся над ними каменный факел, ее абсолютно не тронули бульвары Берлина («Интересно, когда она там была?») и совершенно не взволновали тихие улочки Яунде.
Кстати о Яунде: Влад вдруг вспоминает снимок, что так поразил его год назад в квартире Алины. Есть ли он здесь? Теперь Гальперин передвигается по выставке быстрее. Сейчас он не бесцельно бродит, а ищет. Ищет и находит. И не одну фотографию, а несколько кадров все той же африканки, бережно прижимающей к себе двоих детей. Влад смотрит на табличку с надписью. Да. Так и есть. «Материнство». Гальперин обращается к служащей:
— Я бы хотел приобрести фотографию.
Девушка моментально расплывается в улыбке: процент от продажи музею, процент от продажи ей.
— Какую именно?
— Любую из этой серии, — Влад указывает на африканку.
— Минутку.
Девушка уходит и возвращается с прайсом, перебирает листы, хмурится, шевелит губами, пожимает плечами. Наконец:
