хотим показать читателю все красоты в одном репортаже: вулканы под покровом снега и без него, Долину гейзеров в разное время года. В общем, подумайте, и когда что-нибудь решите…
Алина краснела, бледнела и ерзала на стуле, не зная, как заставить себя сдержаться и не согласиться сразу же без всяких размышлений. Если тебе нежданно-негаданно преподносят мечту на блюдечке с золотой каемочкой, преподносят так близко, что ты уже чувствуешь ее живое воплощение всеми мурашками своей вмиг взволновавшейся кожи, то разговоры о твоем возможном нежелании принимать этот подарок судьбы кажутся если не форменным бредом, то уж чем-то таким, что необходимо немедленно прекратить. Девушка как раз собралась с духом, чтобы продемонстрировать свою неудержимую радость, и будь что будет, когда ей позвонили.
Возбужденный голос молоденькой девушки (куратора из Дома фотографии) радостно сообщал об очередном желающем приобрести ее работу. Никакая новость не могла сейчас заставить Алину пережить еще более сильные эмоции, чем она испытала минуту назад и продолжала испытывать до сих пор. К тому же это уже был не первый случай, когда людей настолько впечатляло ее творчество, что они готовы были заплатить хорошие деньги, чтобы лицезреть его ежедневно. Именно поэтому Алина ответила довольно резко, не пытаясь скрыть недовольство, будто специально демонстрируя, что ее отвлекли от чрезвычайно важного дела. Ответила коротко, пытаясь отделаться:
— Продавайте.
— Но здесь нет цены.
— Как нет? Не может быть!
— Понимаете, на все серии есть, а «Материнство» почему-то не указано ни в одном прайсе, поэтому я решила…
Алина слушала вполуха. Сердце все еще бешено колотилось, в голове радостным волчком вертелось сокровенное «Берут! Берут!». Поэтому она никак не могла взять в толк, зачем ей звонят и чего, собственно, от нее добиваются.
— Не понимаю, как это не указано? Почему не указано?
После секундной паузы девушка-куратор начинает почти испуганно лепетать в ответ. Она явно в замешательстве:
— Я… Я не знаю. Вы же сами составляли… Но, если хотите, мы можем сейчас обсудить. Я ведь звоню для того…
— Да-да, хорошо. Можем даже не обсуждать. Посмотрите средний уровень цен, назовите что-то подобное.
— Хорошо. Он сказал, что готов купить любую фотографию этой серии. Я тогда скажу, что они все стоят одинаково. Вас это устроит?
— Вполне.
— Прекрасно. Спасибо. Значит, договорились?
— Да-да, — Алина в крайней степени раздражения. Собеседница напоминает ей назойливое насекомое, что не переставая зудит над ухом. К тому же Алина не сводит глаз с редактора, который хоть и силится сохранить вежливый вид, но все же уже явно начинает скучать: с трудом сдерживает зевоту. Алина быстро посылает ему извиняющуюся улыбку и собирается отключить телефон, но оттуда неожиданно звучит новый вопрос:
— Я все-таки сомневаюсь, Алина Михайловна. Снимки не равнозначные и по цвету, и по композиции, и по силе воздействия. Честно говоря, назначать одну и ту же цену в данной ситуации несерьезно. — Девушка пугается своей смелости (правильно делает — у Алины сжимаются губы и темнеют глаза) и тут же начинает торопливо оправдываться: — Вы извините меня. Если бы речь шла о других снимках, я бы не стала настаивать. Но я сама считаю, что «Материнство»…
Алину будто бьет током.
— Как вы сказали?
— Я говорю, что тоже считаю «Материнство» одной из ваших самых сильных работ, поэтому…
— Он хочет купить «Материнство»? — У Алины холодеют ладони. Ей кажется, что сердце, готовое несколько минут назад выскочить из груди, теперь просто остановилось.
— Э-э-э… Алина Михайловна, что с вами? Я ведь уже десять минут об этом говорю.
— Нет!
— Извините, но я действительно сразу сказала…
— Я не об этом. Нет, эта серия не продается!
— Но…
— Эта серия не продается! — И для того чтобы решительно пресечь любые попытки дальнейших уговоров, Алина добавляет тихо, но твердо: — Ни за какие деньги. — Она отлично представляет растерянное лицо собеседницы, было бы неплохо оказаться сейчас рядом и запечатлеть ее в кадре, получился бы очень выразительный букет эмоций: изумление, разочарование, даже злость из-за уплывающих, почти было обретенных денег. Здесь и сожаление, и недовольство, и одновременно еле сдерживаемое любопытство, желание понять, что скрывается за странным поведением фотографа. Алина ничего объяснять не собирается, нажимает отбой. Эйфории от полученного от редактора предложения она больше не ощущает, чувствует, что теперь ей вполне хватит выдержки достойно ответить: сказать, что ей требуется немного времени на размышления, что она позвонит, как только что-нибудь решит. Она знает, что необходимо выдержать паузу и соблюсти условные правила игры, но слышит, как ее голос произносит:
— Когда мы сможем подписать договор?
Контракт подписан. Через три недели выставка переедет на Крымский Вал, а Алина в Петропавловск-Камчатский. А пока она сидит на автобусной остановке перед зданием редакции. Транспорт Алина не ждет, она просто думает, а предаваться этому процессу лучше в удобной позе. Говорят же люди: в ногах правды нет. Хотя если бы не центр города и столичная суета, Алина, возможно, и встала бы, и начала бы разрывать пространство ритмичными шагами, и шептать что-то себе под нос, издавая монотонное шипение, которым всегда сопровождается приближение моечной машины в вестибюле подземки. Но сейчас девушка остается на месте, она лишь раскачивается на скамейке из стороны в сторону, вцепившись руками в железный остов, и бубнит как заведенная:
— Так нельзя! Так нельзя! Так нельзя!
Старушка, присевшая было рядом, испуганно косится на Алину и на всякий случай отодвигается подальше. Девушка не замечает. Какое ей дело до незнакомой пожилой женщины, если она даже о себе не помнит? Забыла, стерла ластиком запись о том, что жизнь состоит не только из череды вспышек. Ведь для того, чтобы кого-то ослепило мгновение, он просто обязан первоначально тщательно и правильно настроить свой объектив. А объектив Алины совершенно расстроен. Она давно уже не замечает вокруг ничего, кроме работы, поэтому единственные существующие в ее жизни яркие моменты — вспышки Canon и Nikon. А другие ей не нужны.
Не нужны ли? Неужели она настолько растворилась в свалившемся на нее внезапно успехе, настолько глубоко окунулась в сумасшедший ритм съемок, встреч и бесед, что сегодня могла просто утонуть: раствориться в искусстве, потерять себя. Алина нырнула с головой в новую жизнь, не подумав о том, что она отнюдь не рыба. Ей, как и всем млекопитающим — дельфинам и китам, — необходимо подниматься на поверхность ради глубокого вдоха. И вот она чуть не сбила дыхание, чуть не осталась «под водой» навсегда.
Алина легко расставалась со своими работами. Во-первых, она всегда могла напечатать копии (чудеса техники, моментально превратившиеся в привычные атрибуты современного мира); во-вторых, она всегда руководствовалась следующим принципом: чем быстрее оскудеет запас готовых фотографий, тем больше новых она сможет создать. Но представить, что «Материнство» будет висеть у кого-то в гостиной, Алина не могла. Это все равно что взять ее саму, перевернуть и трясти до тех пор, пока душа не выскочит и не покатится по земле испуганным клубком. А потом этот закатившийся в угол трепыхающийся в агонии комок возьмут, распластают по стене и станут любоваться. Только вовсе не игрой контрастов, не сочетанием цвета и фона и не великолепием композиции, а страданиями и внутренним надрывом художника.
Алина никогда не хотела, чтобы кто-то вспарывал ее гнойники. Она не занималась лечением своего
