бухты-барахты забудь о ней навсегда. Конечно, не к лицу такие мысли сыну монахини, но он, черт возьми, имеет право знать! Явная нервозность матери только разожгла его любопытство. Если бы она ответила на его письмо письмом или даже вовсе проигнорировала бы его, Влад бы определенно повременил с поездкой. Во всяком случае, дождался бы весны, а еще лучше лета. Зима на берегу Баренцева моря никогда не казалась Гальперину комфортным сезоном. Он бы лучше еще пару-тройку раз смотался в Африку, зной и жару его организм воспринимал гораздо лучше, чем пронизывающий, пусть и южный, дующий с материка ветер и полярную ночь. Кроме того, навещая мать летом, он никогда не отказывал себе в удовольствии вспомнить детство. Смущаясь, брал в монастырской дворницкой снасти и шел на мостки. Часами просиживал над ручьями и радовался: все же есть еще заповедные места, не все поглотила индустриализация. Если повезет, на крючок здесь может попасться и кумжа, и семга. В такие минуты Влад часто вспоминал изгибы Лососинки, на берегах которой вырос. Вспоминал, как рыбачил с теткой и как она увлеченно рассказывала, что всего в пятидесяти километрах от его родной деревни речушка впадает в огромное Онежское озеро, а по нему ходят настоящие большие пароходы — и не откуда-нибудь, а из самого Ленинграда. А потом шли бесконечные истории про город на Неве, про дворцы и фонтаны, про совершенную диковину — разводные мосты и еще про такое огромное количество невообразимых вещей, которые Влад загорелся желанием увидеть. Поэтому, когда представилась возможность, сорвался покорять Ленинград, а тетка тогда удивлялась, почему не к ней — не в Москву? А сама же говорила: «Москва? Ну, что Москва? Кремль да Арбат — вот и вся столица». Теперь-то Влад знает — это не так:
Но это сейчас он закоренелый урбанист — столичный житель, умеющий обходиться без природных красот. Хотя нет-нет да и вспомнит о зеленых холмах, о вековых соснах, о пушистом мхе, об ароматной, кисло-сладкой морошке. Вспомнит, сядет в самолет, и через несколько часов он в Мурманске, а там уж до монастыря недалеко. А в монастыре — мама, а вокруг монастыря — природа, а в природе — детство. Это все ностальгия, слезы и сопли, предаваться меланхолии Гальперин не любит. Иногда позволяет себе расслабиться, да и то летом, в отпуске. Сейчас ни о какой ностальгии речь не идет. Сегодняшняя поездка — вынужденная необходимость. Влад никак не может объяснить себе странного волнения матери, не может понять ее неожиданной просьбы о срочной встрече. Он целиком охвачен унынием: скорее всего речь идет об обыкновенных предрассудках пожилого человека или о желании матери повлиять на судьбу сына. Конечно, его маме это не свойственно: уж она-то точно знает, кто способен влиять на человеческие судьбы, но Гальперин смеет надеяться, что материнского в ней все-таки больше, чем монашеского. Быть может, она просто желает счастья своему ребенку, хочет, чтобы он избежал повторения ее судьбы. Хотя Влад уверен — каждый творит свою судьбу сам. Никто не заставлял его матушку так распорядиться своей жизнью. Когда ему исполнилось четырнадцать и он отправился в питерский экстернат, никто не принуждал ее заканчивать Православный университет и принимать постриг. Гальперин никогда не считал, что виной тому его отъезд: знал, это решение мама приняла давно, но что могло сподвигнуть молодую, интересную женщину распорядиться своей жизнью подобным образом, он не понимал ни тогда, ни сейчас. В этом они были едины с теткой. Хотя не только в этом. Оба врачи-психиатры, оба помешаны на своей профессии, оба ценят общее выше личного. Тетки ему по-настоящему не хватает. Ее уже несколько лет как нет, а он все еще чувствует пустоту. Конечно, последние двадцать лет она практически заменила ему мать. Это к ней он пришел жить после развода с Катериной, это для нее выкупил именно ту квартиру в Замоскворечье, в которой они жили когда-то с матерью. Тетя уже тогда неважно себя чувствовала (шалило давление), боялась гулять с Финчем, поэтому и приходилось отвозить его во время отъездов к бывшей жене, но этот переезд сделал ее по-настоящему счастливой.
— Славочка, я опять сплю в нашей комнате, ты можешь это представить? — восхищенно говорила матери тетя Тоня.
— Не представляю, Тонь. Я давно все забыла.
— Но тебе же было семнадцать, когда ты уехала.
— Я забыла, Тоня!
Мама не желала возвращаться к прошлому, и они с теткой решили ее не тревожить, позволили жить так, как она того хотела. Когда навещали, рассказывали о себе и ни о чем не спрашивали. Правильно делали. Ведь теперь, стоило Владу задать совершенно невинный вопрос, поднялась целая буря. Почему? Отчего? По каким таким причинам? Он скоро узнает. До монастыря осталось каких-то несколько километров. Дорога петляет по заснеженному лесу. Влад пытается разглядеть сквозь замерзшее стекло «копейки», прыгают ли по соснам белки: дышит на морозные узоры, корябает их горячими пальцами. Бесполезное занятие — три часа дня, а вокруг непроглядная темень.
— Чудо техники, — отзывается об автомобиле водитель. — Выбирай: либо ноги отвалятся от холода, либо глаза ничего не увидят.
— Ноги мне, пожалуй, пригодятся, а глаза и так ничего не видят.
Последние двадцать минут пути Влад просто спит. Он утомлен перелетом, тряской в машине и напором тягостных мыслей. Резкий толчок:
— Приехали, командир.
Белые стены монастыря видны даже в темноте, а мать в ее черном одеянии в ночи незаметна. Влад даже пугается, когда она бросается к нему от ворот, едва он выходит из машины.
— Хвала Господу, ты приехал!
— Мама, почему ты здесь? Зачем мерзнешь?
— Пойдем, пойдем скорее, сынок! Устал с дороги? Сейчас накормим, обогреем, — она ведет его через двор, тянет к трапезной. — Матушка Татьяна! — громко кричит, приоткрыв дверь.
— Мам, я не голоден. Давай лучше поговорим. Дай посмотрю на тебя, — Влад поворачивает ее к прожектору. Она отлично выглядит, хотя глаза как-то лихорадочно блестят, а брови хмурятся. Но это наверняка из-за его слов. Ну конечно.
— Ты, видно, забыл, где находишься. Где это видано, чтобы в святых стенах с путником сначала разговоры разговаривали, а потом уже привечали. Иди давай! Не перечь! — она ласково подталкивает его к дверям. Влад подчиняется. Что тут скажешь? — Ешь, а я пойду испрошу благословения на прием дорогого гостя.
Благословение получено, Гальперин допущен в материнскую келью. Каждый раз, когда он здесь оказывается, Влад не может заставить себя не думать о том, насколько ограниченными могут быть потребности человека. Почему одним непременно нужны многоэтажные хоромы с антикварной мебелью, хрустальными люстрами и дубовым паркетом, а других радует комнатушка с узкой кроватью, столом, стулом да парой полочек вместо шкафа? Почему одни не мыслят жизни без современных средств техники и связи (компьютера, факса, мобильного телефона), а другие либо до сих пор ничего о них не слышали, либо могут прекрасно обходиться без всего этого. Хотя нет. Не всегда. Это раньше мама признавала только почту: письма, за редким исключением телеграммы. Объясняла это многолетней деревенской жизнью. Но ведь, как только появилась необходимость, она позвонила, и не куда-нибудь, а Владу на мобильный, так что рано или поздно прогресс проскользнет и в святую обитель. Как вам отпущение грехов по SMS? А исповедальный факс? Неплохо звучит? Влад ловит испытующий взгляд матери и краснеет: стыдно допускать подобные мысли в таком месте.
— Ты попросила, я приехал, — решается он начать. — Как вы здесь живете в это время года?
— Так же, как и в любое другое, сынок: смиренно.
— Я бы не смог. Смиряться с чем-либо, мне не приятным, я не умею.
— Придется научиться! — У нее какой-то странный голос, и взгляд почему-то сочувствующий.
— О чем ты?
— Я об этом, — мать перебирает лежащие на столе бумаги, выуживает сложенный вчетверо листок,
