Твои, Отечество, сыны

Знакомый голос отозвался устало:

—

Слышу хорошо. У аппарата Трофимов…

Он повторил те самые сведения, которые я уже знал из радиограммы.

—

Послушайте, Филипп Алексеевич, — прервал я его, — ведь вы бывалый командир, а затеваете непозволительные вещи! Что значит отходить? Это значит облегчить задачу врага: вот, мы вышли из лесу, стреляйте! Нет, ни в коем случае отходить нельзя, нужно использовать все, до последнего патрона. Только сегодня вечером я дам команду на отход…

—

Автоматчики противника в пятидесяти метрах от штаба полка… Офицеры штаба ведут бой…

Радиосвязь прекратилась. Я попытался снова связаться с Трофимовым, но его позывной не отвечал.

Невероятной тяжестью усталость легла на мои плечи. Я тихонько отпустил кнопку, положил на столик микрофон, посмотрел на девчат-радисток. Казалось, они ждали какого-то моего слова. Я ничего не сказал им и вышел из машины.

Неторопливо шагая на свой наблюдательный пункт, я думал о том, что происходило в эти минуты в полку и

в

штабе Трофимова. Возможно, положение действительно безвыходное, и он был вынужден бросить микрофонную трубку и схватить автомат?.. Много дум пронеслось у меня в эти минуты. Однако я отлично знал Филиппа Алексеевича Трофимова как офицера высокой отваги, коммуниста, человека, не ведающего страха в борьбе, знал его комиссара Данилова, начальника штаба Попова и других офицеров полка и воинов, которые еще в боях за Тим и под городом Щигры, находясь в исключительно сложной обстановке, никогда не терялись. Как тягостно было сознавать, что в эти решающие минуты я не имел возможности оказать им какую-нибудь помощь!.. Оставалась единственная надежда, что с наступлением темной весенней ночи остатки 34-го гвардейского полка смогут относительно спокойно выйти из леса…

Я не ошибся. Гвардейцы Трофимова устояли. Уже перед вечером я приказал танкистам 90-й танковой бригады и нашей десантной роте автоматчиков прорваться в расположение полка Трофимова и помочь ему выйти из леса на рубеж речки Бабки.

Этого удара фашисты, конечно, не ожидали. В сумерки полк Трофимова, ведя напряженный бой с мотопехотой противника, вышел из окружения и занял оборону по реке Бабке.

…В этих своих записях я стараюсь поменьше останавливаться на своих личных переживаниях. Конечно, я мог бы описать, как в течение всего дня вокруг моего наблюдательного пункта, вокруг штаба (да и только ли вокруг!) рвались вражеские снаряды и мины, как поднимались мы — я и штабные работники, — засыпанные землей, после разрывов бомб и снова руководили боем, как вражеские танки, выкатясь перед нами на высотку, вели по нас пулеметный и пушечный огонь…

Все это, быть может, интересно, однако менее значительно, чем те события, которые происходили на фронте дивизии. Поэтому основное внимание я уделяю действиям наших полков, батальонов, рот, отважным советским воинам.

К вечеру все атаки фашистов были отбиты. На участке фронта, который занимала дивизия, врагу не удалось прорваться через наши боевые порядки. Я понимаю изумление пленного офицера немецких танковых войск. Стоя передо мной в блиндаже, он лаконично отвечал на вопросы:

—

О, когда мы стояли в Париже, нам о Советской Армии рассказывали совсем другое…

—

Что именно?..

—

Что вы готовы бежать при виде немецкого танка.

—

В чем вы сами убедились?

—

Русские совершенно не боятся танков. Мы «утюжили» ваших солдат, а они поднимались из окопов и расстреливали нашу пехоту, уничтожали наши танки.

—

Во Франции было легче?

—

О, это был курорт, а не война.

—

Какое настроение ваших «парижских» танкистов?

—

Вы сами понимаете. Я офицер, танкист… Я слушал лекции самого Гейнца Гудериана. После этих трехдневных боев я не могу сказать, чтобы настроение наших танкистов было приподнятым.

Впрочем, я и сам отлично знал, что в этих боях под Харьковом хваленые гитлеровские танкисты окончательно утратили свою амбицию.

К вечеру противник поуспокоился. Прекратился огонь артиллерии. Смолкли пулеметы. Только где-то далеко, в расположении наших соседей слева, глухо погромыхивала канонада.

Я шел полем боя, ведя на поводу своего верного Малышку, и на окраине Перемоги встретил комиссара Зубкова.

—

Откуда, Сергей Николаевич?..

Он был чем-то взволнован:

—

Был в полку Самчука…

Мы пошли рядом, оп взял меня под руку:

—

Послушайте, Александр Ильич… Вы знаете, чем занимаются сейчас гвардейцы первого батальона?… Нет, вы не поверите! Сегодня этот батальон потерял половину личного состава. Он вел тяжелый бой в течение четырех часов и отбил все танковые атаки врага… Но я побывал в блиндажах, в окопах… Вы не поверите… Знаете, чем заняты сейчас, после ужина, бойцы?..

—

Что ж, дело обычное: спят, пишут письма…

— Нет! Пойдемте, и вы убедитесь. Иначе еще скажете, что это я сам сочинил…

—

А все же скажите.

Зубков удивленно улыбнулся:

—

Они разучивают песню… Да, песню! И я записал ее слова.

—

Не может быть…

Глаза его блеснули:

—

Слово коммуниста!.. У них есть трофейный аккордеон, и, уверяю вас, вы вскоре услышите эту песню.